Мне понадобился хиропрактик всего после нескольких часов, проведенных с ней (прим. лечение с помощью манипулирования опорно-двигательным аппаратом, особенно позвоночником).
Сев в постели, я несколько минут наблюдала, как она спит, и попыталась расслабиться в этой спокойной красоте. Она была такой умиротворенной. Такой наивной по отношению ко всему, что этот уродливый, темный мир хотел использовать, чтобы причинить ей боль.
Мое сердце было тяжелым в груди, слишком тяжелым для моего изломанного тела, чтобы его поддерживать. Я даже не могла сидеть прямо. Тяжесть была слишком велика, чтобы ее вынести.
Я прижала руку ко рту и попыталась унять дрожь в подбородке. Это было предвестником слез, и я не хотела больше их проливать. По крайней мере, не сегодня вечером.
Было слишком много дел, и не было времени погружаться в боль прошлого. Даже если это вторглось в мое настоящее, даже если это взяло мой дух в заложники и развязало войну всему, что я считала реальным.
Он обманул меня. Сойер манипулировал мной. Он заманил меня в братву, а затем поставил целью своей жизни удержать меня там.
Мой длинный список грехов можно было бы приписать ему, синдикату, частью которого я ненавидела быть. Осознание того, что у меня был выбор в этом вопросе, просто разбивало мне сердце.
Я вспомнила ту ночь, когда мне было десять лет. Если бы я знала, что заключаю сделку с дьяволом, я бы не была так чертовски самоуверенна по этому поводу. Все, чего я хотела, — это помочь ему. Я хотела увидеть его татуировку. Я думала, что у меня была равная сделка. Я думала, что даже делала для него что-то доброе.
В конце концов, именно ему пришлось жить со своим решением стать одним из бандитов русской мафии до конца своей жизни. Вернуть его ожерелье у Аттикуса было наименьшим, что я могла сделать.
Подумать только, я действительно винила себя в его злой судьбе.
Боже, меня затошнило. Я всю свою жизнь чувствовала себя виноватой за то, что сказала ему при первой встрече. Все, чего я хотела для него, — это чтобы он выжил. Я хотела убедиться, что с ним все в порядке.
И в ответ он заставил меня присоединиться к нему. Он втянул меня в это безумие вместе с собой.
Я смахнула набежавшие слезы и изо всех сил попыталась взять себя в руки.
Но отказалась бы я от этих лет? Бросила бы я его, если бы у меня был шанс начать все сначала? Отказалась бы я от Джульетты, если бы это означало другую жизнь?
Нет.
Никогда.
Что это значило?
Я понятия не имела. У меня не было сил разобраться в своих чувствах и выяснить, что я чувствовала к Сойеру после всего, в чем мне признались.
Что мне действительно было нужно, так это пространство. Время. Расстояние. Мне нужно было выяснить, чего я хочу и как мне нужно двигаться вперед.
Более того, мне нужно было выбраться из этого города и вернуться к жизни, которую я так усердно строила самостоятельно. Мое сердце болело за Фриско, за Мэгги в горах, за простоту тихой жизни с Джульеттой и Фрэнки.
Если бы я была честна сама с собой, по-настоящему честна в том смысле, в каком я не хотела быть, я могла бы признать, что, кроме похищения Джульетты, я не испытывала полной ненависти к этим последним нескольким дням. Даже ограбление ФБР было... забавным. Я поняла, что было глупо думать так, поскольку за это придется заплатить адом, но я ничего не могла с собой поделать. Какая-то часть меня наслаждалась острыми ощущениями от игры.
Это волнение исчезло из меня теперь, когда я знала правду, теперь, когда я поняла, что все это время была все еще в форме.
Покосившись на часы, я попыталась разобраться в цифре три. Была середина ночи. Никто не принимал правильных решений в этот час. Но я не могла больше ждать ни секунды. Я должна была убраться отсюда.
Я надела свои кожаные леггинсы, черную толстовку с баской и рюшами внизу и мотоциклетные ботинки. Если когда-либо и существовал наряд, который буквально кричал «шикарный побег», то это был он. Используя навыки из своего прошлого, я передвигалась по комнате в абсолютной тишине, полностью отказавшись от макияжа, но уделяя внимание другим необходимым вещам, таким как чистка зубов и нанесение дезодоранта.
Я оставила Джульетту спать, чтобы разыскать Фрэнки. Очевидно, я бы не уехала без нее. Ей все равно не терпелось поскорее убраться из этого города. Каждый день, когда мы оставались здесь, делал ее все более и более беспокойной. Она все еще не видела своих дядей. И хотя я знала, что она этого не хотела, это была ситуация типа «быстро сорви пластырь» — она хотела покончить с этим.
Когда я вошла в гостиную, в квартире было тихо. У меня было полное намерение пойти прямо в комнату Фрэнки, чтобы схватить ее, но меня остановила спящая фигура Сойера.
Он снова полулежал, как в ту первую ночь, когда я нашла его. Его ноги были вытянуты перед собой, а руки сложены на груди, в то время как голова неловко свесилась в бок. Он расположился прямо перед дверью своей спальни в кожаном кресле, которое он перетащил из зала. Охранника застукали спящим на работе.
Я стояла там, уставившись на него в течение бесконечных минут, пытаясь разобраться в бурлящих эмоциях, пробивающихся сквозь меня. Гнев прошел, оставив после себя зияющую рану печали.
Я решила, что дело не столько в том, что он сделал. Меня ранило то, что он никогда не говорил мне об этом. Почему я выяснила это у Аттикуса из всех людей?
И что еще хуже, Сойер никогда не планировал рассказывать мне. Он бы хранил этот секрет всю свою жизнь.
Я хотела назвать его лжецом, назвать все наши отношения ложью... но я бы солгала только самой себе, потому что знала, что и то, и другое — ложь.
Да, Сойер лгал мне ради братвы, ради своей профессии, когда думал, что моя безопасность является проблемой — например, когда он попал в тюрьму. Но он не лгал мне регулярно. Возможно, информация, которой он делился, была двусмысленной. Может быть, он был загадочным. Но он не был лжецом.
И да, в то время наши отношения были непростыми, но это была не совсем ложь. Я любила Сойера. Я любила его всем, что было во мне. Моя любовь к нему была, возможно, самой честной чертой во мне. Расставание с ним пять лет назад чуть не убило меня.
И на этот раз это, конечно, убило бы меня, если бы я сделала это снова.
Не говоря уже о том, что это сделает с Джульеттой…
С чем это меня оставило?
Гнев из-за чего-то, что он сделал, когда ему было тринадцать? Когда он был в отчаянии, жил на улице и нуждался в ком-то, кто заботился бы о нем?
С закрытыми глазами и лишенный всякой твердости, он все еще выглядел так, словно нуждался в том, чтобы кто-то его спас. Он так сильно напомнил мне мальчика, которого я встретила в том роковом переулке пятнадцать лет назад. Он снова выглядел потерянным. Беспокойным. Он выглядел отчаявшимся, сломленным и нуждающимся в починке.
И о, как мое сердце разрывалось от желания помочь ему.
Я хотела взять все его разбитые осколки и собрать его обратно воедино. Мне хотелось обхватить его руками и крепко прижать к себе. Я хотела пообещать ему, что все будет хорошо и что я никогда больше его не покину.
Но как я могла сказать что-либо из этого, когда это было именно то, что я планировала сделать?
— Неужели все было так плохо?
Я сморгнула слезы и поняла, что он проснулся и поймал меня на том, что я смотрю на него.
Пытаясь взять себя в руки, я отвернулась, посмотрела в окно на город, который вырастил меня, а затем уничтожил.
— Не спрашивай меня об этом.
— Почему нет? Потому что ты не можешь признать правду? Все было не так уж плохо, Шестерка. Все было хорошо. Чертовски потрясающе. — Он наклонился вперед, и я вздрогнула. Я подумала, что он, возможно, собирался встать, но при моей реакции его руки потерли колени, и он расслабился в кресле. — Я не отнимал у тебя жизнь. Я дал тебе новую, лучше.
— Ты так полон этого самодовольства, — выплюнула я, пытаясь возродить пылающий гнев, который я чувствовала всего несколько часов назад. — Ты отнял у меня свободу, мой выбор. И потом называешь это подарком? Повзрослей.