— Заткнись на хрен, Каро, пока я не потерял терпение. — Он вытащил свой пистолет и направил его на меня.
Волна ужаса пронзила мою кожу с головы до кончиков пальцев ног, и я попыталась не покачнуться. Я беспокоилась не о своей жизни, а о жизни моей дочери — если он промахнется. Или если бы пуля прошла прямо сквозь меня…
Мой разум велел моему рту заткнуться. Мой рот не слушался.
— Ты думаешь, Пахан разочарован? Я имею в виду, я знаю, что ты должен убить нас. Но неужели ты думаешь, что они хотели бы, чтобы это ты их предал? Тебе не интересно, хотели ли они, чтобы вместо тебя у них был Сойер?
Его лицо побагровело от удушья, и он наотмашь ударил меня по лицу пистолетом, зажатым в кулаке. В глазах у меня потемнело, и я растянулась на полу. Издалека я услышала крик Джульетты, а Фрэнки боролась с клейкой лентой. Аттикус прокричал мне что-то нецензурное, но у меня закружилась голова, и резкий звенящий звук приглушил мой слух. Я оставалась на полу в течение минуты, пытаясь восстановить равновесие.
Когда туман рассеялся, его место заняла пульсирующая боль. Вся левая сторона моей челюсти горела от боли, а в черепе расцвела пронзительная головная боль.
И все же мне удалось выдавить страдальческое:
— Значит, ты согласен со мной?
На этот раз я даже не заметила, как последовал удар. Остаточная боль в моем боку, когда его ботинок приземлился, была достаточно отчетливой. Я снова плюхнулась вперед, мои ноги вытянулись, напряглись, толкая меня дальше под стол, пока я боролась с ослепляющей болью и сильным приступом тошноты.
— А это весело, — рассмеялся Аттикус, снова пиная меня в коленную чашечку. На этот раз я закричала и подумала, не раздробил ли он кость. — Давай продолжим играть в эту игру, Каро. Это лучшее время, которое мы когда-либо проводили вместе.
Грохот из соседней комнаты немедленно привлек внимание Аттикуса. По его крикам я поняла, что Фрэнки имеет к этому какое-то отношение, но я боролась с болью, тошнотой и необходимостью схватиться за нож. Он был всего в шести дюймах от моего лица, размытый слезами и расплывчатыми звездами, в то время как мое зрение продолжало плыть. Проблема была в том, что мои руки все еще были связаны за спиной.
Джульетта поспешила ко мне теперь, когда Аттикус ушел разбираться с Фрэнки. Она обхватила мое лицо своими связанными руками, слезы лились из ее глаз.
— Мама, мама, мама, — плакала она. Это, должно быть, было ужасно для нее. Материнский инстинкт внутри меня хотел защитить ее от этой травмы, спрятать ее от этого. Но для нее было важнее, чтобы мы выбрались из этого живыми, чем закрывать на это глаза.
— Джульетта, послушай меня, — строго прошептала я. Она продолжала рыдать. — Послушай, милая. Мамочке нужна твоя помощь. — Она кивнула сквозь слезы. — Посмотри вниз. Там есть нож. Мне нужно, чтобы ты помогла маме сесть и вложила этот нож мне в руки, чтобы плохие парни его не увидели. Ты можешь это сделать?
Ее сильно трясло, и я не была уверена, много ли она поняла, но она кивнула.
Не обращая внимания на мучительную боль в колене и лице, я опустила ноги в позу эмбриона и, когда Джульетта надавила на одно плечо, сумела снова сесть.
Аттикус развернулся и начал кричать на своих людей, но теперь он мог видеть, что мы задумали. Он с отвращением посмотрел на нас, и я быстро помолилась, чтобы Джульета знала, что нужно подождать с ножом. Она оглянулась на него и поспешила ко мне, обнимая меня за плечи.
Взгляд Аттикуса переместился дальше. Джульетта снова забралась ко мне на колени, и мое сердце упало от осознания того, что она отказалась от ножа для чистки овощей. Тот же самый охранник, что и раньше, отступил назад и посмотрел на нас.
Без ножа я решила продолжить дразнить Аттикуса.
— Ты также второй в команде у кубинцев? — Мой голос звучал так, словно у меня был набит шариками рот, но я справилась с болью и дискомфортом. Аттикус не ответил мне напрямую, но он назвал меня глупой девчонкой по-русски. — Вчера я попросила федералов арестовать тебя, но они рассказали мне о твоем ходатайстве о неприкосновенности. Они предложили и мне. Я не согласилась.
— О чем, черт возьми, ты говоришь? — Аттикус зарычал, выглядя таким же спокойным и раздраженным, как обычно. Я обратила внимание на его зрачки, на то, как они вспыхнули от паники, как они сверлили дыры в моей голове с другого конца комнаты, требуя, чтобы я замолчала.
Это было правдой. Я почти не могла в это поверить, но это было правдой.
— Я была слишком предана братве, — сказала я достаточно громко, чтобы услышали все охранники. — Я имею в виду, да, я сбежала, но это было ради моей дочери. Я никогда никого не сдавала.
— Нет, всех сдал твой парень-предатель, — прорычал Аттикус.
— И все же он никогда не путался с кубинцами. Даже не знаю, что хуже?
— Федералы, — рявкнул Аттикус. — Очевидно.
Я ухмыльнулась. Я представляла, что выгляжу устрашающе с окровавленным ртом, покрытым синяками и опухшим лицом. Но я расставила ловушку, и он попал прямо в нее. Сейчас я была слишком слаба, чтобы злорадствовать.
— Ну, ты сделал и то, и другое, так что, я думаю, ты худший из всех нас.
— Ты глупая шлюха! — Аттикус ворвался через бар, и я знала, что на этот раз будет смертельная боль. Он сошел с ума. Какое бы чувство логики и разума ни было в его тупой голове, оно исчезло при моих обвинениях. Он собирался убить меня. И это должно было быть больно.
Фрэнки соскочила со своего барного стула и встала у него на пути, нежно положив руки ему на грудь. Сначала он даже не мог ее разглядеть, поэтому оттолкнул ее с дороги. Она издала крик боли, наконец-то привлекший его внимание.
В следующую секунду Джульетта соскочила с моих колен и схватила нож для чистки овощей. Пока Аттикус разбирался с Фрэнки на земле, дочка вложила нож мне в руки, а затем снова села ко мне на колени.
С минуту я сидела, ошеломленная сообразительностью моей дочери. По-видимому, яблоко недалеко упало от яблони. Я не думала, что у четырехлетней девочки хватит духу ждать подходящей возможности. Я была очень неправа.
Аттикус поднял Фрэнки с пола, схватив за предплечья, и посадил ее спиной на барный стул.
— Я сказал тебе перестать создавать проблемы, сука. Черт возьми, слушай меня.
Я начала пилить застежки-молнии, отчаянно пытаясь прорезать их середину. Мои руки онемели, а нож был до смешного тупым. Слезы разочарования навернулись на мои глаза, когда я поняла, что у меня не было времени перерезать путы полностью до того, как Аттикус вернется, чтобы причинить мне боль.
— Быстрее, мамочка, — захныкала Джульетта.
Это было ободрение, в котором я нуждалась, и я даже не думала, что она знала, что делает, или насколько эффективны были ее ласковые слова. Я пилила быстрее, не обращая внимания на мучительное покалывание в руках. Плотный пластик начал поддаваться, давая моим рукам больше места для движения. Прогресс!
Аттикус внезапно оказался надо мной.
— Что ты делаешь? — он зарычал. Его пистолет щелкнул, и он навел дуло на мой левый глаз.
Черт возьми. Это было оно.
— Встань позади меня, — приказала я Джульетте. Она не колебалась.
— Подумай о том, что ты делаешь, — предупредила я Аттикуса. — Разве мы не были друзьями когда-то? — На его полный отвращения взгляд я быстро добавила: — Тогда братом и сестрой. Я все еще братва. Я все еще член синдиката. — Ложь, ложь и еще раз ложь, но я была ловкой обманщицей. Я даже ничего не могла с этим поделать, это было в крови.
— Ты предательница и стерва, — утверждал он. — Ты — единственная причина, по которой организация развалилась. Если бы ты осталась, твой парень не выдал бы все ФБР. — Он указал на пустой, полуразрушенный бар. — Это все твоя вина.
— Неправильно, — раздался голос с другой стороны комнаты.
Мы с Аттикусом одновременно обернулись, чтобы посмотреть, кто это был, и оба были одинаково ошеломлены, увидев Сойера на другой стороне комнаты, заполненной его людьми. Русские, которые охраняли нас, были взяты под прицел ирландцами, итальянцами и якудзой. Там также были испаноязычные люди, но я не знала, были ли они мексиканцами, кубинцами или кем-то еще.