Я не ответил. Мне совершенно не улыбалось, чтобы меня тупо избили. И язык лучше было просто придержать. Хотя мне очень хотелось спросить, почему это воспитанием юного эрцога занимался его врач. Неужели больше некому было?
Эрцог фыркнул.
— А кому? — ответил он на незаданный вопрос. — Отец занимался политикой, она и съела его до костей. А дядя предпочитал, чтобы племянники сами как–то барахтались и выплывали. Я мог тогда, конечно, пожаловаться отцу, но сначала помешал стыд, а потом я понял, что это тоже был необходимый жизненный опыт… — Он помедлил. — Вот я и не знаю… Что сделать с тобой, чтобы это тоже был для тебя опыт?
— Опыт будет, если ты мне объяснишь, как я ЕЩЁ мог поступить?
— Да, может, и никак. Если следовать твоим понятиям о совести. Но будь на моём месте кто–то другой, в этой же ситуации голову бы тебе уже оторвали…
— И какой опыт я должен тогда извлечь? Что голова дороже самоуважения? И вообще… Ты… знал про сапфир, — догадался я вдруг. Ты мог приказать Домато вообще не отдавать его мне.
— Ну вот, — улыбнулся эрцог. — Головой учишься думать прямо на глазах. Да, мне было интереснее узнать, как камень попал к тебе, нежели вернуть некую условную, давно утерянную реликвию. Отбери мы его у тебя на стадии работы врачей, ты бы просто перестал доверять мне. Хоть я и предупреждал тебя, глупого, чтобы ты НЕ доверял…
— А тебе хочется, чтобы я чувствовал себя, как мышь в клетке?
— Мне вообще редко чего–то хочется, — эрцог открыл дверь, разделяющую каюты, и жестом предложил пройти к столу. Разве что — йилана, иногда. К нему привыкаешь.
Он поставил воду, достал инкрустированную сапфирами коробочку с йиланом.
— Будешь? Кстати, никакой записи на камне нет. Грантсы примерно так же, как и мы относятся к семейным реликвиям. Аппарат для голографии мог испортить камень, ведь сапфир не огранён. Скорее всего, тебе подарили его на память. Или как знак. Какой?
— Я не знаю.
— Допустим, верю. Но я хочу услышать, как его тебе подарили и в связи с какими событиями. И — КТО подарил.
— Пытать будешь? — усмехнулся я.
— Зачем? Медицинское оборудование «Леденящего» позволит мне выяснить всё более простым способом. Не смотри на меня так. Я предупреждал, что доверять мне не следует.
— Это не честно.
— А после этой фразы тебе оторвали бы голову во второй раз. По отношению к особе моего ранга, она тоже звучит, как хамство. Я тебя когда–нибудь чему–нибудь научу?
— Но это действительно не честно. Что я должен — обрадоваться?
Эрцог фыркнул.
— Я могу подумать? — спросил я.
— Думай.
Он налил в две маленьких фарфоровых чашечки йиилан. Чашечки были почти прозрачные, покрытые синим узором. Я протянул руку, и отдернул.
— Спасибо, мне что–то не хочется. Я так подумаю.
Эрцог расхохотался и достал другую чашку. Стандартную, пластиковую. И, всё ещё смеясь, наполнил её из заварочного чайника.
— На, пей.
Я поднял глаза и попытался всмотреться в него. Чего он от меня хотел? В чашке был яд? Какое–то психотропное вещество?
— Это тоже какая–то проверка? — спросил я, наконец.
— Можешь считать и так, — усмехнулся эрцог. — Но историю с камнем ты мне сегодня расскажешь. Домато позаботится, чтобы для твоей психики это обошлось с минимальными потерями. И обещанное наказание я тебе тоже устрою. Нахальный ты всё же — до невозможности.
— Можешь не пугать — чем меня только не били, — огрызнулся я.
— Оно и видно. Терпения у меня осталось ровно на полчашки. Я допиваю йилан и зову охрану и медиков.
Я посмотрел в чашку. Потом на Локье, прикидывая расстояние… И услышал, как открывается дверь…
Он почувствовал, что я сейчас сделаю. И предупредил это. Глаза его смеялись.
— Ну вот, — сказал он. — Даже допить не дал, хаго. Вечно с тобой так. Доволен?
Я спиной ощущал, что сзади вооруженные люди. Однако стрелять в корабле они вряд ли решатся, даже из сенсорных. Корабль это корабль — вокруг столько энерговводов…
— Не трепыхайся, а то помнут.
— Да?
Я резко развернулся и, быстрее, чем охрана успела сообразить, что я делаю, прыгнул вперед… И тут же какое–то излучение, словно бы упало на меня сверху, как сеть, стягивая в тугой кокон.
Я, наверное, испугался. Ни с чем таким я раньше не сталкивался. Дёрнулся раз, другой… Но, чем сильнее я бился, тем сильнее давили на меня невидимые нити.