— Ты хочешь сказать, что твои корабли защитят бедного алайца? — удивился Бризо.
— Ну, не такого уж бедного, учитывая выплаченные тебе деньги, но защитят. А удрать, если начнутся военные действия, ты всегда успеешь.
Несколько секунд Бризо смотрел на эрцога с сомнением, зрачки его дышали, словно он оценивал что–то более сложное, чем честность привычного партнёра. Потом узкий рот раскрылся.
— Я тронут.
— Что значит «я тронут»? Что ты имеешь ввиду, безграмотное животное? «Я тронулся»?
— У нас тоже есть свои понятия о благодарности…
Эрцог приподнял в мнимом удивлении брови.
— Это из какого места у тебя прорезалось вдруг БЛАГОДАРНОСТЬ? Ты хочешь моей безвременной кончины на почве борьбы с социальной сегрегацией?
Бризо набычился, и эрцог понял, что какие–то странные чувства действительно терзают алайца.
— Ну–ка, ну–ка, — сказал он, наклоняясь к столешнице, он и сидя был гораздо выше Бризо, и заглянул в желтые змеиные глаза с вертикальными зрачками. — Что ты этим хотел сказать? За что именно ты мне, якобы, благодарен?
— За то, что не дал убить его, — выдавил Бризо, и его покрытые тонкими чешуйками пальцы задвигались в противоречивых жестах, как будто алаец хотел сразу выразить и расположение и неудовольствие.
— На–адо же, — протянул эрцог. — И чем он тебе понравился? Отвечай! — он свёл брови и перехватил ментальную нить разговора, так что у алайца сдавило горло. — И только попробуй соврать мне!
— Он, — Бризо хватанул воздуха, закашлялся и выдавил через кашель. — Он живой.
— Что значит — «живой»? — эрцог желал объяснений.
Но Бризо помотал головой и повторил:
— Живой.
— А мы, что? Мертвые..? — начал эрцог раздраженно и замолчал, задумавшись. Действительно, в религии алайцев человек изначально мёртв. Рождаясь, он из мира живых переходит в земной мир страданий и смерти. Оттого убийство у алайцев считается актом благородным, можно сказать оживляющим. Противоречило бы этому принципу только убийство «живого»… Похоже, Бризо сомневался в своей оценке имперского капитана до последнего, но слова эрцога о защите «Хайора» — склонили–таки чашу весов. — А с чего ты взял, что он — «живой»? — продолжил допрос эрцог.
— Люди мои говорят. Говорят — он любит.
— Кого, болван?
— Всё любит. Мы любим себя — а он любит всё. Мертвый тоже может любить. Но мёртвый любит зачем–то. Я люблю женщину за удовольствия, которые она мне даст и детей, которых родит. Я люблю тебя за боль, которую ты мне даришь. А он просто любит. Как в сказках. Мои люди волнуются и много болтают.
Эрцог задумался. В чём–то Бризо был прав. Поведение молодого капитана ни под какие корыстные мотивы не попадало, как его не верти.
Взять хотя бы историю с самим Бризо. Получив в подчинение алайский корабль, мальчишка вполне мог выяснить отношения и с его капитаном. Эрцог вспомнил кинувшуюся на алайца собаку… Нужно–то было всего лишь промедлить долю секунды… Но мальчик реагировал на Бризо, как на любого из своих. Локьё видел это прекрасно. Настолько необидчивый? Или..?
Эрцог вспомнил, как имперский капитан опускал глаза или отводил взгляд, пережидая вспышки его собственного гнева, и поднимал их снова, такие же чистые и настырные.
— Забавно, — сказал он, наконец. — Ладно, возвращайся к своим. Ври фон Айвину, что хочешь — мои корабли в обиду «Хайор» не дадут. Цену моему слову ты знаешь.
Бризо сдержанно кивнул и повторил так странно звучащее в его устах:
— Благодарен.
Гадкое дельце, думал Локьё, уставившись в закрывшуюся дверь. Просто — сквернее не бывает.
Разговор с Бризо вывернул наизнанку всё, в чём пытался он убедить себя последние дни. Похоже, щенок–капитан вписан в паутину гораздо основательнее, чем можно предположить, анализируя его действия и влияния.
Да, неуязвимых — нет. Когда не удаётся сместить отдельное событие, ткань реальности рвут и сращивают с другими параллелями, лежащими в той же плоскости. И жертва оказывается словно бы в мешке из переплетения нитей граты. Спастись из такой ловушки нельзя. Практически. Разве что, попавший в неё встанет НАД гратой, над судьбой, над предназначением… Сделает то, что сделал этот идиот лендслер, с улыбкой принявший поражение … Поражение, ломавшее нервную систему и более значительных и подготовленных людей…
От лендслера ждали борьбы или агонии. Он пожал плечами и принял то, что ему дали. Дьюп? Ну, пусть будет Дьюп. Мало того, оскорбление, брошенное ему в спину старым лордом, он заставил понимать, как своё прозвище. И не дрогнув ни одним нервом «жил» под этой вывеской несколько лет, начав с самой низшей армейской ступеньки. Ни разу не пожаловавшись даже самому себе — потому что судьбу не обманешь. Если бы он страдал в глубине души, его продолжало бы затягивать в паутину искусственно расставленной ловушки. Такая ловушка душит наверняка, мысли о гибели заставляют нити обвивать жертву всё плотнее и плотнее, пока, вслед за агонией психики не последует агония настоящая.