Мы ещё поспорили тогда с Элиером, трудно ли сорвать предохранитель — это он меня просветил на счет сей незамысловатой штуки, я ему показал, что не трудно — корпус–то пластиковый.
Регент стоял на шаг ближе ко мне, чем Пфайфер. Значит, не повезёт сегодня ему.
Домато повернулся, наконец, внимательно оглядел меня и сказал:
— Жить будет, но какой–то активной жизнью — не раньше, чем через три месяца.
Я наклонил голову, благодаря его, и увидел пригнувшегося к самому полу бойца, водившего над моими ботинками сканером.
— Да нет у меня ничего! — бросил я раздраженно.
Какой–то ординарец шагнул ко мне с наручниками, я посмотрел на него пристально, и он замер.
— Да куда он теперь денется, — повторил регент (я узнал голос в коридоре) и сделал шаг вперед, махнув ординарцу, отойди, мол.
Я обернулся и уставился на регента. Цвет его глаз был совершенно непривычным, впрочем, как и цвет кожи, и какой–то миг я просто на него смотрел. Смотрел, не думая про себя, но очень остро понимая, что регент и не подозревает, какой я «подарочек». Делов–то, эпитэ ма хэтэ, прикрыться Пфайфером, рвануть на себя регента, схватить эдигратор и вырвать предохранитель зубами…
Я смотрел на регента с тоской. Он не оставлял мне выхода. Я чувствовал, что он — не Локьё. Я вообще практически не ощущал рядом с ним направленной воли. А, не понимая, что я из себя представляю, регент не станет меня слушать, что бы я не говорил. А Локьё спит. Значит, мне придётся действовать иначе, чем я предполагал, когда летел сюда, и действовать придётся силой. Эх вы, командиры хэдовы, эрцог давно связал бы такого как я единственным, что может меня удержать — собственной волей: доброй или злой — по своему выбору. Или поговорил бы со мной, или сковал, как он это уже проделывал. Нагнали мальчишек с сенсорами, и думаете, что вы меня поймали? Сейчас я активирую доспехи и схвачу за горло регента. Или у вас хватит ума предложить мне хоть что–то ещё? Ну, сделайте уже хоть что–нибудь?!
Но больше затягивать паузу не имело смысла.
— Спасибо доктор, — сказал я, поворачиваясь к Домато. — А второй?
Домато посмотрел на соседний экран, который отражал, видимо, показатели, с которыми имели дело в другом боксе.
— Сложно сказать. Смерть мозга — штука специфическая, возможно будут утеряны какие–то функции, часть памяти, но может — и выкарабкается.
Доктор повернулся ко мне, глянул в глаза. Прищурился. Да, Домато, пожалуй, понимал, с кем имеет дело, и чем я сейчас займусь. Но вмешиваться он не собирался…
Интересно, мог бы?
А ведь это он разложил на расстоянии моей вытянутой руки все эти хитрые медицинские «ножи». Он знал, что мы с Элиером облазили здесь всё…
Регент шагнул вперед, подставляясь уже так, что дальше некуда, идиот, чтоб его дакхи съело. Я чуть отклонил корпус…
Всё остальное практически слилось во времени. Истошно завизжал Пфайфер, обмяк в моих руках регент…
— Хватайте его!
Это Пфайфер.
— Стоять!
Голос Домато обдал таким холодом, что по телу побежали мурашки.
— У него в руках дискрепторный скальпель. Для регента — это мгновенная смерть мозга. Спасти невозможно.
И — тишина. Мертвенная тишина, прерываемая лишь шелестом подошв регента, которого я тащил к дверям операционной.
Там я остановился и сказал ещё раз:
— Спасибо, доктор.
Я знал, что на следующие три месяца — Лес в безопасности. И у них и у нас врачи приносят одну и ту же клятву, где ясно сказано, что они подчиняются не военному командованию, а профессиональному долгу. А через три месяца будет видно.
Я обернулся к Пфайферу:
— Проводи нас, барон. В дверь ты пойдёшь первым.
Зашипели двери, и, морально понукаемый мною, Пфайфер шагнул в набитый бойцами коридор. Дар визга он на время потерял, командовал из–за его спины я.
Самым трудным оказалось отойти от операционной метров на пятьдесят, потому что Пфайфер совершенно остекленел, и я боялся, что он упадёт, что у бойцов не выдержат нервы — а они плохо понимали, что за оружие я держу в руках.
Но до шлюза мы всё–таки дотянули. Там я оттолкнул Пфайфера и выпустил на волю всё, что во мне скопилось — и боль, и раздражение, и злость.
И в шлюпке меня всё ещё трясло. Я ещё ни разу так не срывался. До тошноты, до помутнения рассудка. Перед глазами стояли лопающиеся по ходу главного кабеля переборки, и разлетающиеся люди в синей и чёрной форме. Оставалось только надеяться, что все живы, ведь жив же этот выродок регент? Или..?
Отстрелив шлюпку от «Леденящего», я наскоро примотал регента скотчем к креслу, не разбираясь особо, что с ним. Нет, должен быть живой, я бы почувствовал, что держу в руках труп.