Они выдохнули оба, попятились и двинулись по своим делам: хайбор — досыпать, Энрихе — восстанавливать физическую форму. Лыжи и купание в проруби — что может быть лучше?
Иннеркрайт плохо помнил, что с ним случилось на Геде. Вернее, помнил, как отстреливался до полного истощения зарядной батареи, а потом поднялся во весь рост, готовый голыми руками рвать и…
И шепот отца: «…Риго титэми. Энимэ та…»
И нахальную морду капитана Пайела: «Наши пилоты классом выше…»
Порвать бы в клочья любую самодовольную…
Но уже не подняться вот так. Словно бы просто не хватает длины туловища, чтобы встать над ними всеми и…
Энрихе затошнило, и он едва успел наклониться, чтобы не испортить комбинезон.
Вырвало желчью. Желудок уже с утра самоочистился пару раз самым радикальным способом.
Он достал фляжку с белковым коктейлем и заставил себя выпить немного. Тошнило его регулярно, но вне Цитадели — всё-таки меньше.
Пора бы и в помещение. Кружочек мимо вот этого выступа — и в койку.
Дневной сон иннеркрайт сам себе прописал — врачебного досмотра в классическом понимании этого слова на Тайэ не было.
Он довольно удачно скатился с горки — слабость исчезла внезапно, как и подступила. Но кататься больше не стал, повернул назад.
Вспомнил про остатки трапезы хайбора. Надо бы объехать подальше.
Но сильно подальше не получилось — торосы и камни не пустили в объезд. Оставалось надеяться, что хайбор уже «освидетельствовал» незваного гостя и пропустит обратно.
Энрихе проехал мимо объеденной туши здоровенного серого зверя. Судя по уцелевшему хвосту, это был харпик. Вполне съедобный и для людей морской обитатель, похожий на земного тюленя.
Надо же, сколько хайбор сожрал в одиночку. И залег недалеко от добычи, экономный. Вот почему он болтается так близко к человеческому жилью: жалко недоеденного харпика.
Харпики жирные, харпики вкусные…
Энрихе ощутил слабый запах крови и проглотил образовавшуюся вдруг слюну. В желудке заурчало.
Да что это с ним! Объеденная тушка «тюленя» пробуждала в нём совсем иные позывы, чем питательный витаминизированный коктейль.
— Опять ездил? — сердито бросил ему у ворот маленький мастер. — Гон скоро у зверя будет.
— Я недалеко, — отмахнулся Энрихе, стараясь не встречаться с тайанцем глазами.
Мастер Эним покачал головой, но больше ругаться не стал.
Перед входом во внутренние помещения младшие ученики затеяли потасовку. Хохотали, кидались снежками, наскакивали друг на друга. А ведь точно — скоро оттепель, дети её нутром чувствуют.
Энрихе вдохнул всей грудью промороженный, сухой воздух и вдруг уловил в нём неожиданную влагу. Вот как, значит, здесь пахнет весна…
Лёгкие его раскрылись, в висках зазвенело мелодично и настойчиво.
Маленький мастер смотрел на него, поджав губы и покачивая чёрной, без единой ниточки седины, непокрытой головой.
Из-за здания ратуши вывернули Игор и Кейси. Кейси тащил овальную доску, обшитую кожей. Кататься пошли.
Энрихе сторонился теперь одногодок, ему не хотелось обсуждать с ними то, что случилось на Геде. И Радогаст сторонился, но по иным соображениям.
Услышав о предательстве Радогаста, Кейси схватился за разрядник. Он был воспитан в среде торговцев, где с предателями разговор короткий. Но Игор сгрёб ксайского полукровку и держал, пока тот не остыл достаточно, чтобы уяснить, что разрядник «чёрный вашуг» оторвёт в случае чего вместе с рукой.
Угроза не была пустой — Игор оказался сильнее Энрихе, Радо и Кейси вместе взятых.
Тогда Кейси плюнул и выскочил полураздетым во двор, в снег. А Радо с тех пор попадается ему на глаза только в учебных комнатах.
Энрихе не держал зла на Радогаста. Но любые разговоры о происшедшем раздражали его, так как напоминали и о собственной глупости.
Однако выдержки ему было не занимать, и он изобразил улыбку при виде Игора и Кейси.
— Хайбора видел? Вылинял он уже? — спросил тайанец.
Как догадался?
— Видел, — осторожно ответил иннеркрайт. — Нажрался харпятины и спит возле туши. Вроде уже не линяет.
— С полуострова скоро пойдут мускусные быки, то-то будет ему праздник, — улыбнулся Игор. — Весна! — и добавил вдруг: — Мастер сказал, что возьмёт тебя в первый день весны. Как только солнце встанет над Майской башней.
Энрихе заозирался недоумевающее: что за странный календарь?