Энрихе хорошо понимал его немудрёные чувства. Вкусно, но как же скрипит на зубах.
Звериное шевельнулось в человеке, касаясь души забавно жующего толстячка.
Зверь всегда поймёт зверя. Если бы отец сумел ощутить, как ему больно и невозможно отдавать мальчишку-капитана в лапы ублюдкам и нелюдям, один из которых из дерьма, второй из железа…
Но отец не зверь. Он не поймёт. Вот Игор бы понял, не спрашивая. Или…
Или?..
Иннеркрайт заморгал озадаченно, приподнялся, помогая себе руками, и… бегом бросился к шлюпке, оступаясь и чуть не падая на четвереньки.
Дарайя улыбнулась чему-то понятному только ей, не спеша, по одной, высвободила ноги из песчаных капканов, отряхнула их и пошла следом за иннеркрайтом, разбирая на ходу спутанные ветром пряди волос.
«Гойя», открытый космос
Лендслер наземных войск Юга Империи всё ещё был на «Гойе», так сказала Дарайя.
Ему, может быть, и не понадобятся слова, чтобы понять такого же, как он, зверя, но командиру крыла, Дайего Абэлису, придётся что-то говорить, убеждать…
Что?
Энрихе выругался и поймал укоризненный взгляд женщины. Раньше он не позволял себе ругаться при женщинах. Он был совсем другим. Раньше.
Иннеркрайт склонил голову и подставил шею, как делает провинившийся хайбор. Сознание его помутилось на миг, в глазах заблестел снег, но шлюпку тряхнуло на входе в ангар, и он кое-как выплыл в текущую реальность, и «Гойя» без лишних вопросов принял условно вражескую посудину.
В ангаре пахло космосом и горячим металлом.
Энрихе выпрыгнул первым. Он не стал пропускать женщину вперёд: забыл, что у людей положено так.
У шлюза его уже ждала толпа ординарцев. От них, как и от пилотов в шлюпке, остро воняло потом.
Боятся…
Энрихе привычно кивнул планктону, приглашая двигаться позади.
Кто они? Мелочь, падальщики, что всегда бегут по следам крупного зверя.
Какой-то идиот в чёрной форме первым проскользнул в шлюз, и Энрихе с трудом сдержал рычание.
Вцепиться бы в этот нахальный загривок! Какое он имеет право идти впереди, молокосос⁈
Иннеркрайт едва сдержал рвущееся из горла рычание. Ординарцу очень повезло, что капитанская оказалась всего в двух поворотах от ангара. Очень!
В капитанской иннеркрайта ожидали двое — высокий, худощавый, темноволосый генерал Абелис и…
Энрихе застыл на пороге, уставившись в бархатные чёрные глаза. Сознание извернулось в нём, но упало не на четыре лапы. На ноги.
Нет. Это не вашуг. Это лендслер наземных войск юга, генерал Макловски, Колин, друг Агжея!
Энрихе выдохнул и рухнул в предложенное кресло, сдерживая дрожь, поднимающую дыбом все волоски на коже.
С чего он решил, что у него нет аргументов в этом споре?
Ещё до знакомства с биологическим отцом он занимался поставками военной техники и программ быстрого реагирования на внутренние планеты Содружества. Пришлось монтировать системы ПВО и на Тэрре. И он прекрасно помнил не только общие схемы, но и коды защиты, настройки. А пароль подобрать — не более чем дело техники. Или — одного техника.
Да, это предательство. Но его уже объявили предателем и даже осудили условно.
Осудили по одному только слову кровавого эрцога. Так пусть же ложь станет наконец правдой.
История сорок вторая. Кровь с ножа
«Гойя», открытый космос
— Почему ты взялся его защищать?
Это Колин. Зачем он спрашивает? Он же понимает, что звери друг друга не предают, не лгут. Они не умеют, не могут.
Энрихе затравленно молчит, но лендслер требует понятного другому человеку ответа. И иннеркрайт бормочет:
— Не знаю… Он свой… живой. От него молоком пахнет.
— Слыхал такие аргументы? — усмехается лендслер, но глаза у него серьёзные и страшные.
— Кончай мучить парня, — отвечает ему худой и черноволосый.
Кто это? Это? Это командир Южного крыла Империи, генерал А… А…?
* * *
— У меня салфетки кончаются, — генерал Абэлис коснулся очередной изысканной бумажной лодочкой лба Энрихе.
Иннеркрайт обвис в кресле и дышал тяжело, с хрипом. Он был мокрым, как мышь.
Внешне ничего особенного в капитанской «Гойи» не происходило. Лендслер даже, в общем-то, не допрашивал гостя. Но расспрашивал: глядя в глаза и выпуская из поля зрения лишь на короткие промежутки — глоток-два воды. И уже через час такой беседы Энрихе лежал в кресле, даже не пытаясь подняться.