— О! — сообразил вдруг Игорь Викентиевич. — Фактория!
Фактория товарищества «Куколев и Компания» нашлась аккурат напротив крепостных ворот. Двери и ставни заперты, но фактор, как помнилось Игорю, давно уже умер и похоронен на крепостном погосте. Так что с этим можно было не церемонится, но и голыми руками тяжелый замок не сорвешь, и Бармину пришлось искать топор. Однако, как вскоре выяснилось, топоры и другие нужные в хозяйстве инструменты на дороге не валяются. Хотя не даром говорится, что терпение и труд все перетрут, и что ищущий всегда обрящет. Топор-дровокол и ухватистая фомка нашлись всего лишь в четвертом доме от фактории, вскрывая дверь которой, Бармин с удивлением обнаружил в своем новом теле немалую физическую силу. Просто, как в сказке: «размахнись рука раззудись плечо». Так что замок слетел на «ура», ну а внутри дома, как и следовало ожидать, тут же нашлось много ценных и нужных для комфортного выживания вещей. Соль, чай и перец, табак, галеты и казенная водка, мясные консервы и банки со сгущенным молоком, французский коньяк и польская старка, гречневая и пшенная крупа, рис и много что еще, не считая оружия, домашней утвари, одежды и обуви. Соответственно, всю вторую половину дня Бармин потратил на то, чтобы протопить печи в своем отчем доме и в примыкающей к нему бане, нагреть воды и приготовить праздничный обед, состоявший из гречневой каши с мясными консервами, копченого сала и галет с медом. Но перед тем, как вкусить, что бог послал, Игорь Викентиевич от души намылся в бане, согревая свои вымороженные полярной ночью кости и соскребая с себя плотный слой грязи.
Переоделся в чистое, сел за стол, придвинутый поближе к печке, съел под казенку свой вкусный и сытный обед. Запил его чаем с медом и коньяком, закурил явовским «Зефиром» и, вероятно, впервые с первых чисел октября лег спать в чистую постель. Положил голову на подушку, и все, собственно — словно, свет погасили. Отключился сразу вдруг, но и проснулся на следующее утро бодрым, отдохнувшим и в хорошем настроении. Что было более чем странно. Он же понимал, что с ним приключилась какая-то совершенно невероятная история, сопоставимая с бедой или даже катастрофой: потерял сознание в Питтсбурге, будучи, если и не стариком, то явно не слишком молодым и не великих статей мужчиной, а очнулся на Груманте в теле крепкого телом, — но, по-видимому, слабого умом и духом, — отрока, в другом времени и, скорее всего, в другом мире. Должен бы по этому поводу неслабо психовать и всячески рефлексировать, но пока как-то обошлось. Истерики не случилось и в запой не ушел, хотя под такую закуску спиться явно не получится…
Эмоции и способность к критическому осмыслению событий возвращались к нему постепенно. Не быстро. Плавно и без драмы, но неуклонно, так что через пару недель он уже стал самим собой с поправкой на молодое крепкое тело, которое попросту не могло на него не влиять. «Психология не отменяет физиологию», как говорили во времена его студенческой молодости. Ну, где-то так и есть. Когда тебе под двадцать — это ведь не только образ мыслей. Личность старика не умещается, как ни старайся, в этих узких рамках. Попросту говоря, у старых старичков много мыслей в голове, опыта и прочей интеллектуальной хрени, но мало сил, чтобы их реализовать, а у молодых все с точностью до наоборот. Сил полно, — хоть отбавляй, — опыта мало и способность к самоанализу и критическому мышлению не внушает даже осторожного оптимизма. Тем более, когда весь жизненный опыт островного сидельца сводится к простым повседневным императивам выживания, — дров наколоть, воды принести, да оленя освежевать, — и к кое-какому книжному знанию. Дурак-то он, может быть, и дурак, но отрок Ингвар на поверку оказался весьма начитанным и по-своему даже образованным молодым человеком.
Книг в Барентсбурге было немного, но они кое у кого все-таки водились. Не в их доме, — отец говорил, что ему это запрещено самим Великим князем, — но у некоторых соседей, сидевших по политической статье, у фактора, содержавшего также единственный в поселении шинок, у господ офицеров и у коменданта крепости Васнецова, можно было, если никто не бдел, кое-что взять на «почитать». Русской грамоте Игоря обучил отец, а затем уже Иван Никанорович вдолбил долгими зимними вечерами фряжскую[5] и аллеманскую[6] премудрость, латинское и греческое письмо. Впрочем, говорил и писал Игорь на этих языках так себе, — практики не было, — но устную речь понимал хорошо и читал сносно, быстро и с пониманием. Из этих книг, да из рассказов взрослых, — иногда и простых солдат из крепости, не говоря уже об офицерах, — парень нахватался понемногу того и сего из истории, географии и философии и из житейской мудрости, основанной на богатом и неоднозначном житейском же опыте. Знал, к примеру, как сварить хороших чернил и как правильно завалить бабу — в смысле «куда ее и как», — но был также знаком с анатомией человека и богословием, латинскими ересями, геометрией и многими другими мудреными вещами. Однако образование это было, разумеется, отнюдь не систематическое и по большей части умозрительное. Не полное, не завершенное, а по временам и бессмысленное, а то и дурное. Но зато Игорь умел охотиться с дубиной-колотушкой на тюленей, бить из самодельного лука песцов и птицу и мог подстрелить из винтовки северного оленя. Во всяком случае, пару раз это у него получилось, а больше ему и оружия-то в руки никто не давал. Но в остальном, как видел это теперь Бармин, Игорь был обыкновенным недорослем-тугодумом в прямом и переносном смысле слова. Молодой и глупый. Оттого, наверное, и свихнулся. Иначе как объяснить, что сознание Бармина вытеснило личность парня практически без остатка?