“…как ни обидна глупость, но при известной обстановке она может служить смягчающим обстоятельством. “Постыден, но без разумения” — такой вердикт еще можно вынести! Но ежели вердикт гласит кратко: “Постыден!” — и только по неизреченному милосердию судей не прибавляют: “с предварительно обдуманным намерением” — такого страшного вердикта положительно нельзя вынести!
Город чудес в стране дураков
Россию разрывают на части не только недалекие, амбициозные и откровенно враждебные ей политики. Самому их появлению страна обязана тем, что государственность объединяется с хозяйствованием, производственная организация экономики сливается с политической организацией общества, общенациональные интересы сводятся к интересам партийно-клановой номенклатуры. Дезориентация общества приобретает такие масштабы, что оно готово поверить любому беззастенчивому шарлатану, обладающему даром внушения. Или даже шарлатану без какого-либо дара — лишь бы сыпал обещаниями и кормил свою челядь. Конкурс на причастность ко двору, конкурс на милости номенклатурного барина — вот что совращало население, проспавшего свое будущее и давшее разрушить страну.
Среди деятелей так называемой “новой России”, личности которых обращали на себя особое внимание, особое место занимает господин-товарищ Лужков. Как господин царствующий над десятимиллионным городом, как товарищ принятый на всех этажах власти и в зарубежных клубах богатеев и прохиндеев. Его деятельность отнюдь не ограничивалась мэрскими полномочиями, он — крупнейший приватизатор власти и собственности. Он — крупнейший политический шарлатан и совратитель народа.
Амбиции Юрьмихалыча, подстегиваемые амией льстецов, простерлись так далеко, что к концу 1996 г. ни для кого не было секретом стремление московского градоправителя занять место российского президента, когда оно освободится после завершения карьеры Ельцина. Несмотря на то, что сам Лужков настойчиво отказывался от подобных предположений и не уставал повторять, что они несовместимы с его “этикой” и “моралью”, честолюбивые замыслы мэра были слишком очевидны. Особенно после того, как наш герой оказался не только мэром, но с лета 1996 г. стал еще и законодательствовать в “сенате”. Законодательствовал он шумно, переходя на стиль общения, принятый на стройплощадках и перенесенный затем в мэрские кабинеты. Шум был на публику, которой доказывалась способность Лужкова хамить не только в московских, но и во всероссийских масштабах.
Как бы то ни было, воззрения Лужкова, а не только его служебные поступки или льстивые статьи о его выдающихся качествах, должны быть подвергнуты тщательному рассмотрению. Обществу, в течение десятилетия занимающемуся избранием своих вождей (о чем оно совсем недавно не смело даже мечтать) и делающему, как показывает практика, один нелепый и опасный выбор за другим, необходимо составить объективное представление о сущности человека, постоянно включаемого в пятерку наиболее влиятельных политиков России. Надо понять его “философию”, чтобы знать, отчего стране так трудно жилось все эти годы.
Будучи на подступах к вершине государственной власти, Лужков сделал два достаточно ответственных заявления, выявившие основные черты его реальной политики с самодовольной прямотой и беззастенчивой откровенностью. В одном из его интервью (КП 08.10.96) говорится: “Недавно я был в Саратове — там собрался весь цвет общественности города. Когда рассказал им о том, что сегодня представляет собой Москва, ее экономика, бюджет и условия взаимодействия с регионами, люди аплодировали. Они были изумлены: многие ведь до сих пор считают, что Москва — это империя зла, нахлебник, чужеспинник, город, который обирает всю Россию. И когда я сказал, что Москва вносит 25 процентов бюджета Российской Федерации, зал загудел. Как так — вся Россия, великая страна, грандиозная территория, 170 миллионов человек — на четверть питается от Москвы? А выходит так — в России всего 17 субъектов Федерации являются донорами”.
Иными словами, Лужков объявлял себя кормильцем всея России! Но за перевиранием реальной ситуации нам видится и еще один важный момент — стиль градоначальника, чье хозяйственно-политическое мышление демонстрирует субъективно-региональный идеализм (или идиотизм?).
Безаппеляционность, превращенная мэром столицы в ораторский прием, имеет и свою оборотную сторону. На это указывает второй документ — письма Лужкова молодым избирателям, расцвеченное лживыми мифами, наполненное показной бодростью.
В зависимости от состава аудитории и от того, находится ли он “среди своих” или трудится для собственной популярности, по одному и тому же вопросу у Лужкова имеются как минимум две — прямо противоположные — точки зрения. Для узкого круга коллег-губернаторов Россия и ее хозяйство “уже угроблены”, для молодежной аудитории она продолжает оставаться “великой страной с грандиозной территорией”. Для участников совещания за закрытыми дверями государство находится в “диком положении”, для публики — праздничное меню из мифов, побасенок и легенд об экономике и бюджете, после которых провинциальный “цвет общественности города Саратова” разражается аплодисментами, не подозревая, что является участником очередной мистификации, подготовленной в “империи зла”.
Объективный, закономерный характер общественного развития отброшен в сторону. Его сменил откровенный субъективизм. Внушается суеверие, что “руководитель субъекта Федерации” в состоянии снизить или увеличить потребление производственных, энергетических или продовольственных ресурсов, что в его воле превратить “регион” из “дотационного” в “донорский”, что лишь одного его желания достаточно для того, чтобы региональное хозяйство “расслаблялось” или “напрягалось”. “Лучший мэр” (такое звание Лужкову присвоено в какой-то из многочисленных в России империй лжи) убежден, что при необходимости каждый “наместник” в состоянии совершить седьмой подвиг Геракла, и выгрести из Авгиевых конюшен нечто полезное и ароматное.
Рассматривая Москву в качестве своего владения, которым он вправе самовластно распоряжаться, столичный мэр, недовольный теперь политикой правительства России, заявлял, что готов “федеральный город”, подвластный Ельцину, подчинить Татарстану, возглавляемому Шаймиевым, поскольку дипломатичному наследнику булгар удалось превратить свой улус в ассоциированное с Россией государственное образование, выплачивая в общероссийскую казну чисто символические налоги.
Спрашивается, разве порядки, которые пытается навязать обществу Лужков, отличаются от уровня развития, свойственного раннему средневековью, в условиях которого любое государство представляло собой конгломерат практически самостоятельных княжеств с обособленной, замкнутой экономикой? Можно ли найти принципиальное различие между этими заявлениями и тем, что провозглашал в свое время, например, изменник и бунтовщик Дудаев? Быть может лишь то, что “хозяин” Москвы принадлежит к поклонникам феодального, а бывший “хозяин” Чечни — первобытно-патриархального общественного строя. Один, чтобы “приобрести небывалый экономический потенциал”, готов был русскую столицу превратить в татарскую вотчину, другой одну из провинций России — в “самостоятельное государство Ичкерию” с примитивной родоплеменной системой.
Оценим теперь мысли Лужкова, создающие картину “экономики, в которой все складывается лучшим образом”.
Экономические схемы, построенные лучшим образом, предполагают, что вместо действительно самостоятельных предприятий, создающих материальные, интеллектуальные и культурные ценности, действует территориальный хозяйствующий субъект во главе с правителем, совмещающим в одном лице власть государя, собственника и управляющего, который считает “своим” все, что находится на “его” земле, и “чужим” то, что находится вовне.
Общенародная собственность на средства производства и естественные природные ресурсы превращается в результате приватизационных манипуляций не в частную собственность юридических лиц, а в собственность территориальных магнатов, правомочия которых можно сравнить разве что с правами феодальных князей средних веков.