– Да-а, Витька – он ас! – вырвалось у Федора. – Но откуда вы все это знаете с такими подробностями?
Вернер Хольц снова рассмеялся:
– Не из сочинений философа Гельвеция, господин майор. У нас слишком густая разведывательная сеть. Это я вам как полковник секретной службы говорю. Так что у меня нет никакой необходимости расспрашивать вас о полковых новостях. Лучше я вооружу вас информацией, которая будет для вас новостью.
– Попробуйте, – прикидываясь равнодушным, сказал Федор.
– Вы знаете, кто пилотировал звено «юнкерсов», намеревавшихся бомбить ваш штаб фронта под Могилевом? Знаете, кого вы таранили?
– Не-ет, – озадаченно протянул Нырко.
– Полковника Эриха Ратова. Одного из лучших асов рейха. Любимца самого Геринга.
– Ого! – с заблестевшими глазами воскликнул Нырко, не пытаясь скрывать своей радости. Но через минуту лицо его помрачнело от мысли, что фашисты этого ему ни за что не простят и расправа, предстоящая с ним, будет еще более жестокой. Вернер Хольц, казалось, прочел эту мысль.
– Не опасайтесь, – сказал он насмешливо. – На вашей судьбе это обстоятельство никак не отразится. Мы, немцы, приверженцы рыцарских обычаев и всегда уважаем храброго врага. Еще раз хочу вам напомнить, что никаких допросов не будет. Лучше будем продолжать разговор о философии. Скажите, господин майор, а как вы относитесь к Ницше и Шопенгауэру?
– На моем щите их имена не написаны, – пожал плечами майор. – Это ваши идеологи. Теория сверхчеловека мне чужда.
Хольц положил узкие ладони на свои колени и надменно сказал:
– Напрасно. Немецкие философы тоже кое-чему научили мир.
– Научили, – подтвердил Федор. – И за это я многим из них признателен. Фейербаху, Гегелю, даже Канту с его «вещью в себе». И конечно же, Фридриху Энгельсу, которого вы сжигаете на кострах оттого, что чертовски боитесь.
– М-да, – вырвалось у немца. – Весьма интересно, господин Нырко.
– Между прочим, тот же самый Гельвеций однажды сказал: «Люди всегда против разума, когда разум против них». Вероятно, он уже тогда имел в виду вашу фашистскую машину.
Хольц надменно поднял узкий, чисто выбритый подбородок и глазами показал за окно.
– Ту самую, что с огромной скоростью мчится сейчас к вашей столице?
– А вы не думаете, – зло спросил Нырко, – что она с такой же скоростью будет мчаться от нее в обратную сторону? Неужели вы серьезно верите в то, что за два-три дня возьмете Москву?
Тонкие бледные губы немца долго не разжимались.
– Хотите, скажу с предельной откровенностью? Но только, разумеется, доверительно?
– Я в гестапо на вас доносить не пойду, – усмехнулся Федор.
– Я не верю, что наши войска возьмут вашу столицу с ходу. Слишком твердый орешек, – проговорил Хольц жестко.
Нырко пристально посмотрел на своего собеседника. «Странный немец. С одной стороны, матерый, законченный фашист, а с другой – такая непозволительная точка зрения».
– А если я все-таки донесу, – сказал Нырко с холодной ухмылкой.
На лице у немца не дрогнула ни одна жилка.
– Вас немедленно уничтожат, и только, – ответил он равнодушно и с явным огорчением поглядел на раненого летчика. – А мне бы очень не хотелось лишаться такого оригинального собеседника.
– Вы правы, – спокойно отметил Федор. – Уничтожат, – и, подтянувшись на руках, выглянул в открытое окно.
На заасфальтированной площадке перед госпиталем стояло несколько фашистских автомашин, труп интенданта Птицына давно был убран, и оставшиеся пятна крови засыпаны мелким желтым песком с чисто немецкой аккуратностью. Федор вздохнул. Хольц недовольно нахмурил брови:
– Не надо обращаться к призракам, господин майор. Мы не на спиритическом сеансе.
– Вы угадали, полковник, – вздохнул Нырко. – Я действительно подумал сейчас об убитом вашими солдатами моем соседе по койке. – Он помолчал и продолжал: – Знаете что? Мы сейчас напоминаем боксеров, которые осторожно движутся по рингу в ожидании атаки. Грустно сознаваться, но первый удар наносите вы. Я только готовлюсь к обороне.
– Правильно, – одобрительно отозвался немец. – Считайте, что я этот удар уже наношу. Впрочем, какой это удар. Это не удар, а деловое предложение. Вы знаете, кто вам делал сегодня перевязку?
– Откуда же?
– Один из самых выдающихся хирургов великой Германии профессор Гутман, к услугам которого у нас прибегают самые видные люди. Его специально для этого перебросили из Смоленска на «зибеле» и полчаса назад отправили обратно. Я мало что смыслю в рентгеновских снимках, которые он мне демонстрировал, но твердо уяснил одно: через три недели гипс снимут и вы будете ходить с костылем, а месяца через два-три сможете и взлететь.