Потом эту трубку в обломках его разбившегося истребителя нашел Сережа Плотников и вернул уже в госпитале во время своего единственного, первого и последнего визита. Брал ее в руки и веселый интендант Птицын и, возвращая, сказал: «Хороша, едят тебя мухи с комарами». Федор заботливо обернул ее носовым платком и спрятал в карман грубошерстных брюк немецкого покроя. «Нет, дорогие друзья, погибшие и сражающиеся, – прошептал он грустно, – никто из вас не имеет права сказать, что майор Нырко когда-нибудь может дрогнуть перед врагом. Никто!»
15
Рано утром неожиданно появился полковник Хольц. В последнее время он всегда появлялся неожиданно. Потолкается в учебном центре несколько часов, забежит в ресторанчик чего-нибудь наскоро перехватить и так же внезапно, как я появился, исчезнет. Сейчас он был в новом парадном мундире с ярко начищенными пуговицами, и на обычно худощавом лице сияла откровенная радость.
– О, дорогой господин Нырко, пока вы безмятежно спали, солдаты вашего гарнизона за одну ночь построили трибуну на целых двести персон. Послезавтра под ажурным тентом на новеньких скамеечках будут сидеть самые почетные гости, в том числе и ближайшие помощники министра авиации.
– И в честь чего все это произойдет? – деликатно улыбнулся Федор.
– Мы будем проводить большой праздник по случаю выпуска первой группы пилотов, состоящей из румын, немцев и итальянцев. Так сказать, символ того, что вся Европа сражается против большевизма. Не буду от вас скрывать, начинается наше генеральное наступление на юге России, и этому отряду летчиков предстоит сражаться у Волги, сопровождать могучие колонны наших «юнкерсов», которые будут бомбить Сталинград, – захлебнулся Хольц. – Но это еще не все, господин Нырко. Я не сказал самого главного. Вам доверяется, как лучшему инструктору, открыть пилотажем этот праздник.
– И мне на этот раз зальют горючего в баки больше, чем на тридцать минут полета? – издевательски спросил Федор.
Хольц поморщился.
– О, господин Нырко, это была недопустимая выходка, к которой я не имею никакого отношения, и еще накажу виновных! – воскликнул он с фальшивым возмущением. – Но давайте забудем… Вы покажете мастерский пилотаж, а потом после завершения праздника, вам на этой только что построенной трибуне будет торжественно присвоено звание капитана люфтваффе.
– Неужели! – воскликнул на самом деле удивленный Федор, и вдруг широкая ликующая улыбка появилась на его лице.
– Рады? – всмотрелся в него холодными серыми глазами Хольц.
– Так ведь еще бы! – взмахнул руками Федор. – Звание капитана… это же новенькая форма, да и оклад побольше, чем я получаю. Ведь так же, Вернер? – Он давно уже усвоил, что в тех случаях, когда называет Хольца по имени, тот сразу добреет.
– О да, Федор! – воскликнул он и сейчас. – Я вижу, в вас просыпается настоящий эпикуреец. Еще немножко внимания. Сегодня вы отдыхаете, завтра весь день готовитесь к полету, послезавтра в десять ноль-ноль полет… а дальше почести.
– Послушайте, Вернер, – не переставая улыбаться, обратился к нему Нырко, – а нельзя ли мне сегодня часика на три уехать на прогулку в город. От нашей проходной до его центра каких-нибудь двадцать минут езды на трамвае. К ужину буду у себя дома, как штык.
Хольц сунул руки в карманы парадного кителя, игриво прищурился.
– О! Я вижу, господин эпикуреец хочет познакомиться с хорошенькой медхен или молоденькой фрау?
– Главным образом прогуляться по центру, но ваше предположение не исключается, – подтвердил Нырко.
Хольц склонил в знак одобрения лысеющую голову.
16
На конечной остановке Федор вышел из старенького желтого трамвайчика, расписанного готическими буквами. Лозунги призывали немцев любить фюрера, ожидать скорой победы и отдавать все возможное героям Восточного фронта. В этот послеобеденный час погода резко испортилась, над серыми домами и лабиринтами узко сплетающихся улочек висело низкое небо, ронявшее капли дождя. В самом центре городка на чахлой башенке мок облезлый железный петух, видимо относившийся к памятникам старины. Большие часы с заржавелыми стрелками на ратуше медленно отсчитали три удара.