Ира замерла: посмотрела в спину полковника, потом на капитана и нахмурилась:
— Пытаешься выбить ее из своего сердца мной?
— А вы чем-то похожи, — прищурил глаз на нее.
— Прошлым, — бросила и взяла папиросу: приятный вечер, ничего не скажешь. — Она мертвая, Саша, а вы и я — живые.
Дрозд улыбнулся желчно:
— Я говорю ему об этом постоянно. И себе. Только вот, толку пока никакого. Может время нужно, а может… — обнял Иру за плечи. — Поможешь забыть?
Она прищурилась от дыма на мужчину, лицо жестким стало:
— Нет.
Саша улыбнулся широко, только пытливый взгляд был холоден до озноба:
— Почему-то так и думал.
Отбросил салфетку и встал:
— Пойду, пожалуй, и я. Извини, Ирочка, как-то так вот… печально все получилось.
Женщина глаза закрыла, только чтобы не видеть, как он уходит, и не знать, что опять остается одна.
Ночью уже не в общагу поехала — к Лене. Разбирала ее злость на нее. Казалось отчего-то, что приди она, все по-другому было бы. Возможно сегодня она была бы с Дроздовым снова, забеременела наконец, а это уже хороший кукан для мужчины. Но даже если нет — у нее был бы ребенок! Она бы не была одна, было бы ради кого жить, терпеть эту доставшую до печенок прозу и нудность повседневности.
Водки по дороге купила, прямо у подъезда половину выпила, горе и ярость глуша. Губы оттерла, в темноту лестничной площадки шагнула. На этаж поднялась и, дверь пнула — она сама открылась. Ира вошла в квартиру и замерла — тихо, как в гробу.
— Эй? — позвала тихо. И громче крикнула. — Вы где все?!
Тихо — ни шороха.
Женщина попятилась. Ей вспомнилось, как они пришли проситься на постой уже ночью вот в такой дом. И никого в нем не было, только слишком уж тихо было. Дверь в одну комнату толкнули — там мертвецы, вторую — мертвые, третью, четвертую — везде мертвые дети, женщины. Как шли фрицы, так расстреливали, методично, каждого кого находили.
И ринулась бегом вниз по лестнице, запинаясь о ступени и собственные ноги. Летела не от тишины в квартире — от памяти, что выдала вдруг такой кульбит.
Николай пришел домой около одиннадцати, специально пешком домой шел, чтобы Валя и ее друзья могли подольше посидеть, не смущаясь его обществом. Однако в квартиру зашел и понял — недолго без него сидели — тихо в доме, убрано, словно вовсе застолья не было.
На кухню заглянул.
Валя спиной к нему стояла, чайник разогревала:
— Ужинать будешь? — спросила глухо. Слезы в ее голосе чувствовались и, Санин развернул девушку к себе — так и есть — глаза слез полны.
— Что-то случилось?
Валя прижалась к нему и прошептала:
— Я очень сильно люблю тебя.
Мужчина улыбнулся, ласково погладил ее по голове:
— И я люблю тебя, заяц.
— Значит мир?
— А мы не воевали.
— Но я была неправа.
— Я тоже. Сорвался на тебя, как на подчиненную, — признался. — И все-таки, Валюша, что случилось? Плохо посидели с друзьями?
Девушка вздохнула, отдвинулась от него и за стол села, пальцем по столешнице водить начала, брови хмуря:
— Мы не собирались. Я с Ринатом этот вечер хотела провести.
— Не удалось? — насторожился: что за Ренат? Он тоже хорош, брат называется — ударился в воспитание сестры, а главное чуть не просмотрел.
— Удалось, — улыбнулась грустно, глянула на него. — Не думай плохого, Коля, не было ничего.
— Ну и… ваше дело, — а мысленно дух перевел. — Поссорились? — разлил чай ей и себе в кружку.
— Нет, мы расстались, — улыбнулась еще шире и печальнее. Николай не знал, что сказать. Успокоитель как и советчик в подобных вопросах из него тот еще был. Здесь бы кстати Дроздов оказался, но он был своими личными делами занят.
— Утрясется, — выдал лояльное.
— Нет, — отрезала. — Не нужна я ему, ты ему нужен.
Николай чуть чаем не подавился:
— Не понял?
— Видишь ли… Мы с ним познакомились, когда ты на свадьбу ездил, и он сразу начал интересоваться с кем живу, как.
"Может бандит?" — насторожился мужчина.
— Он сержант запаса, на заводе у нас работает. Раньше близко не подходил. А тут крутиться начал. Он в соседнем цехе, я его и не видела раньше, — трудно ей разговор давался, а в себе держать сил не было. — В общем, живет он в общежитии, ни угла, ни перспектив.
— Ясно, — дальше можно было не озвучивать. Все просто: молодая, глупая, но с квартирой да еще брат полковник. Выгодная невеста.
— Я специально его к нам пригласила. Посмотреть. Не верила. Подозревала, а не верила.
"И видно не любила".
— Он сразу бродить по квартире стал, как по магазину, прицениваясь. Потом опять о тебе разговор завел: богато живете, может брат и меня куда пристроит. Своим человеком буду… Выгнала.
Николай накрыл своей ладонью ее руку и сжал, успокаивая:
— Валюша, ты сделала правильно. Не сделала бы сама, сделал бы я. Потому что хочу, чтобы тебя любили, а не положение, возможности. Есть такие люди, ничего не попишешь, но людьми их трудно назвать — приспособленцы. Ничего, Валюша, боль пойдет и встретится тебе еще человек, полюбите друг друга, поженитесь, детей народите. А я вам помогать буду, племянников нянчить.
Девушка улыбнулась и прижалась щекой к его руке:
— Ты, правда, так думаешь?
— Правда. Ты у меня красивая, хозяйственная, умная, сама по себе сокровище.
— А Лена твоя?
"Зачем она это?" — как холодной водой окатила. Убрал руку, повернулся боком к сестре. Папиросу достал, закурил, руки на коленях сложив. Перед собой уставился:
— Она моя и этим все сказано, — ответил глухо, через длинную паузу. — Придет время, встретишь и ты своего. Может, не сразу поймешь, как я, а может, умнее окажешься. Только все остальное неважно будет: и какой, и кто. И мир через него видеть будешь, его глазами. И ничего не надо будет — только бы жил, только бы был.
Глава 60
Что-то потерялось со смертью Веры, ушло из квартиры безвозвратно.
Лену настолько потрясла смерть подруги, что она даже разговаривать не могла, и мир воспринимала вывернуто. Ира пыталась хоть слово из нее вытянуть, но девушка молча отдала ей платье и больше не подходила, а словно и избегала. Впрочем, всех. Держалась особняком. В столовую не ходила. Работа, дом, работа.
Лена с Сергеем вечером, Домна утром — так и жили каждая в своем мирке, а посредник — мальчик.
Только к Новому году немного оклемались. Лена на те деньги, что на подарок Вере откладывала, купила замок на входную дверь, Домне туалетное мыло и помаду, Сергею солдатиков и рубашку. Порадовалась радости подруги и ее сына в Новый год.
Сережа попрыгал и спать ушел, обнимая подарки, а Лена с Домной еще посидели, только скорбно как-то было, тяжело настолько, что и говорить не хотелось.
Ласкина с бутылкой водки чокнулась и тост произнести хотела, чтоб как-то атмосферу разрядить, но на полуслове запнулась и выпила, не пытаясь продолжить. Огурцом соленым закусила и тогда только сказала:
— Жуткий год. Чтоб не было таких больше, — помолчала и на Лену посмотрела. — Ты веришь, что новый год лучше будет?
— Верю, — ответила та твердо, но сама не верила — сил не было даже на это. В конец вымоталась.
— Глазищи от тебя одни торчат, — бросила Домна и всхлипнула, рот рукой зажала головой закачав. — Ты — то меня хоть не бросай. Не уходи! Ты да Сережка, вся семья!
Девушка обняла расплакавшуюся подругу, а слов утешения не нашла — комок в горле стоял. Раз солгала — второй уже не могла. Нельзя у человека надежду отбирать, но и зазря дарить не стоит, это как голодного куском хлеба из папье-маше поманить.
Чувствовала Лена — сдает, думать боялась — сколько протянет. На одном держалась — нужна она Домне и Сергею. И тянулась, как могла. Январь тяжкий промелькнул, как во сне, февраль опять неприятностями накрыл — мальчик сильно простыл, заболел. Витамины нужны были, лекарства и питание хорошее. Женщины себе во всем отказали — молоко ему покупали, мед Лена достала, Домна деревенского масла. Отпаивали ребенка, извелись за него.