— В салоне красоты. Ходила на обёртывание.
Не вижу смысла скрывать. Игры в «кошки-мышки» не про меня. Забираю ребёнка и иду укладывать его на второй сон. Ярик уже во всю клюёт носом и трёт глазки. Засыпает быстро и без капризов. Выхожу в кухню попить чаю.
Надо же ещё ужин приготовить. Или не надо? Никак не могу решить для себя, как мне теперь вести себя с Димкой.
Домработница и няня приходят только по будням. В выходные мы предоставлены сами себе.
Старшие дети будут отсутствовать до вечера воскресенья. Для кого надрываться тогда?
Решаю устроить вечер ленивца и заказать еду из ближайшего ресторана. И вновь зависаю…
А мужу заказывать? Как-то некрасиво получится, если я закажу лишь для себя.
Ох, не быть мне стервой в этой жизни! Я так не умею. Чтобы отрубить, как ненужный ломоть, и выбросить, нужен совсем другой характер.
Как будто чувствуя мои терзания, в комнату заходит муж.
— Мне звонил Соболевский. — С упрёком замечает Димыч.
Вздыхаю, готовясь к битве. Раскрываю листовку-меню и сосредотачиваюсь на выборе.
— Я был очень удивлён, узнав от постороннего человека, что моя жена собралась работать. Зачем?
— Нас сложно сейчас назвать нормальной супружеской парой, которые делятся всем друг с другом.
— Может потому что ты отказываешься разговаривать со мной?
— А может потому что ты мне изменил, променяв на другую? — Резко разворачиваюсь к нему лицом я.
Димка молниеносным движением сокращает между нами расстояние, заключая меня в свои объятия и утыкаясь лицом в шею.
— Никто мне не нужен. Никто! Ты одна для меня важна! Как я по тебе соскучился, маленькая моя. — Покрывает поцелуями самые чувствительные места муж, сжимая руками и не позволяя вырваться.
— Отпусти меня.
— Не могу.
— Прекрати.
— Не могу.
— Ненавижу тебя! Ненавижу! За то, что ты сделал с нами! За то, что предал!
— Прости, маленькая. — С хрипами в голосе говорит Димыч. — Прости. Я — идиот. Не уберёг. Прости меня.
— Не прощу! Никогда не прощу! — Меня накрывает настоящая истерика. — Мне хочется сделать тебе также больно, чтобы ты понял, как сильно меня обидел!
— Я знаю. — Продолжает хрипеть и гладить меня по голове мужчина. — Я знаю, Настюш. Прости, родная. Я всё исправлю. Всё верну, как было. Всё, что угодно, лишь бы в итоге мы были вместе.
Сбегаю в гостиную. Бросаюсь на диван лицом вниз и отдаюсь разрывающим на куски рыданиям.
Меня штормит. То было невыразимо хорошо, то вдруг ударило в самое сердце со всей дури.
Невыносимо мучительно…
Выплакав всю тоску по прежнему семейному счастью, я возвращаюсь в реальность и замечаю на кресле напротив Димку.
Я даже не слышала, как и когда он пришёл.
Его взгляд больной и воспалённо красный. Не знай я его, как облупленного, подумала бы, что он сам на грани срыва.
Но Димыч — кремень. Никогда не видела, чтобы он плакал, или хотя бы просто расстраивался.
Между нами, как и раньше в прошлой счастливой жизни, происходит молчаливый обмен мыслями.
Мужчина расстроенно и устало откидывает голову на спинку кресла, закрывая глаза.
И я знаю, что он только что прочитал на моём лице.
Отвращение…
Глава 9
Утро воскресенья не приносит ничего, кроме уныния. Даже Ярик ведёт себя непривычно тихо.
И хоть мы завтракаем втроём, я не отрываю глаз от своей тарелки.
После вчерашнего выброса эмоций меня до сих пор потряхивает…
Не могу смотреть в глаза мужу. Противно.
Встаю, чтобы убрать грязную посуду со стола, но Димыч перехватывает меня за талию и утыкается лбом в живот.
Замираем…
Внутри всё шипит… скворчит… переворачивается…
И как только внутреннее варево достигает точки кипения, меня взрывает.
— Зачем ты это делаешь? Зачем мучаешь нас?
— Тише. Ярика испугаешь.
Малыш и вправду всполошился, и перестав грызть игрушку, уставился на нас.
И уже сбавив тон, повторяю:
— Зачем?
— Я борюсь за своё. За свою семью. Слишком многое поставлено на кон.
— Поздно ты вспомнил о семье. Тебе так не кажется?
— Я не отступлюсь.
— Как? Как ты собрался вернуть доверие туда, где его просто больше нет?
— Я что-нибудь придумаю. Я буду в ногах у тебя валяться. Но вымолю прощение.
— Я смотрю на тебя, а вижу перед глазами те фото. Как ты склонялся поцеловать другую женщину. Как ты жрал её глазами в ресторане.
— Всё было не так.
— А как?
— Я оступился. Этим воспользовались. Думал, всё держу под контролем. Я никогда не рассматривал её, как сексуальный объект.
— Но в номер к ней пошёл.
Не верю. Ни одному слову не верю.
Когда я слышала про измену от других, мне казалось это пошлостью, вульгарностью, неуважением к партнёру.
Я даже подумать не могла, что такое может случиться со мной. С нами…
И сейчас слушая жалкие оправдания мужа, чувствую себя грязной, облитой помоями. И мне стыдно. За него. За эту слабость. За то, что он мешкает с казалось бы всем понятным решением.
Здесь не может быть других вариантов.
После всего случившегося нам не ужиться на одной территории. Нам будет хотеться сделать друг другу больно. Это нездоровая ситуация. Всем будет только хуже.
— Ты же понимаешь, что тебе надо уйти? — Выдавливаю через силу из себя очевидное.
— Я знаю. — Опускает голову на руки. — Я понимаю, что, как нормальный мужик, должен собрать вещи и отпустить тебя. Но я не могу.
— Мне странно слышать от тебя, что ты чего-то не можешь. Что случилось с тем Димычем, которого я знала все восемь лет? Который шёл напролом, не боясь ничего? — С сарказмом пытаюсь его задеть.
Я теперь как дикобраз, с огромными иголками наружу.
— Без тебя его нет. Ты — мои крылья. Моя крепость за плечами. Я дышать без тебя не могу. — Шепчет с надрывом Димыч. — И сейчас я истекаю кровью.
Я тоже…
Я тоже!
И я давлюсь своими шипами. Потому что столько тоски в его шёпоте… столько отчаяния…
Как? Как мы оказались в руинах нашего счастья?
И как теперь выживать в этом новом чужом мире? Друг без друга… Самим по себе…
И самым главным якорем, что мешает всё резко перечеркнуть, являются дети. Если бы не они, я бы уже давно сбежала… в другой город… на другой конец света… только бы меня и видели.
А сейчас мы должны поставить наших птенчиков перед выбором. Самым ужасным в их жизни. Самым предательским и нечестным. Каким образом они должны сделать его? Как они должны решить, с кем остаться? Ведь нас они любят одинаково сильно. Мы для них нерушимое целое. Фундамент под ногами. И теперь мы должны его пошатнуть.
Кому предстоит вынуть первый кирпич, спровоцировав разрушение всей конструкции? Мне?
У меня рука не повернётся сделать это. Как можно рвать душу на части своих детей? Разве это справедливо?
А как продолжать жить в обмане?
Боже! Помоги мне! Это невыносимо!
— Давай не будем рубить с плеча. Ради детей. — Просит муж.
Мы так тонко настроены друг на друга. Словно глубинный металлоискатель на золотой самородок.
И от этого ещё тяжелее…
Меня выворачивает внутренностями наружу, оставляю совершенно беззащитной.
Всё наше общение с мужем, которое раньше подпитывало и вдохновляло, сейчас напоминает расстроенный старый рояль. Что не нота — фальшивит и режет слух…
Нас засасывает в трясину…
И как из неё выбраться, я не представляю.
Вечером приезжают родители Димки. Они привезли старших домой. Решили задержаться и поиграть с младшеньким внуком.
Веду себя, как всегда. Не подаю вида, что у нас что-то не так. Но свекровь всё равно замечает. Но ни о чём не спрашивает.
Лишь помогает уложить детей спать и сразу после уезжает со свёкром к себе. Родители Димки всегда отличались особым тактом и уважением к нашим личным границам. Замечательные люди. И они тоже стали для меня чуточку дальше… Уже не мои… Ещё одна трещина в моей душе…