И сую гривенничек тому, кто кон строит, и подбрасываю на ладони свинцовый свой швырок. В расшибного ли, в пристенок — играем мы на деньги, иначе не подступайся. Но я, как подучился, сразу заметил: ведётся одновременно и другой молчаливый счёт-пригляд: жаден ты, парнишка, или нет. И если топчешься при чужой игре наблюдателем, значит, жаден либо карман твой пуст, и уж тогда приходи, как достанешь.
Откуда у братвы деньги? Хорошо удачливому игроку, кто с первого же броска расшибает кон и принимается битой расщёлкивать монетки одну за другой, переворачивая с решки на орла. Такой удалец равнодушно, без похвальбы зубоскальной всю стопку в штаны себе ссыплет, ну, может, две-три монетки лишь оставит на расшиб очередному игроку, чтобы видели все, что и победитель не жаден, а великодушен. Он даже и одолжить тебе может — для следующего кона, только когда ещё отыграешься?
Ах, деньги, деньги, рано забота о вас навещает тихих октябрят и бодрых пионеров. Однажды, вскоре после переезда с Лосиноостровской на Транспортную, мама отправила меня в продовольственный магазин — за хлебом и ещё чем-то. А когда вернулся, напомнила о сдаче, которой насчитывалось копеек на двадцать или тридцать. Я сказал, что сдачу мне кассирша не вернула и что я постеснялся у неё попросить (потому что уже видел, как она грубо, на весь магазин, пререкается с покупателями, которые настаивают на недоданном).
— Вот ты вернись и не постесняйся у неё попросить, что тебе положено, — хмуро глянул на меня отец, ужинавший после занятий в академии.
По тону его и маминому молчанию я тут же понял, что они мне не поверили, и поплёлся обратно в магазин, воображая, какой сейчас поднимет крик толстая кассирша. Но по дороге обида на родителей превозмогла мою робость, и я достаточно громко и твёрдо заявил ей, что двадцать минут назад ушёл отсюда без сдачи. Она тут же выложила мелочь на мраморное блюдце.
— Наперёд будь внимательней, — проворчала она, — а то у меня тут от вас голова кругом идёт.
Назад я шёл лёгким уверенным шагом, и всё-таки малая занозка досады по поводу родительского недоверия не отпускала. «Никогда-никогда в жизни не обману я их с деньгами… Что может быть хуже, когда они тебе не верят… Никогда ни на копеечку не обману, ни копеечки не выклянчу», — воспалённо твердил я себе. А когда вернулся домой, отец, бесстрастно выслушав мой отчёт, полез за кошельком во внутренний карман кителя и выложил передо мной на столе трёхрублёвую бумажку.
— Ладно. Это тебе на личные расходы: кино там, мороженое или ещё что…
Может, среди этого «ещё что» оказались и монетки, угодившие под чью-то удачливую биту? Но вот однажды кто-то, видать, из таких же невезучих игроков, как и я, объявил в узком кругу, что есть на свете отличный способ быстро добыть рубликов по десять, а то и двадцать. Так, вдвоём или втроём мы оказались на краю щукинского поля, рябившего, куда ни глянь, белыми костями. У дверей дощатого сарая с самодельной надписью мелом по жести «Прием утильсырья», приколоченной посредством одного-единственного гвоздика, грелся на солнышке дряхлый человечек с какими-то ржавыми глазками, смотревшими из-под тяжёлых век. На наш вопрос: «А что можно вам принести?» — он ехидно заявил:
— Приносите хоть паровоз. Или гудок от паровоза.
Глупо улыбаясь, мы затоптались на месте. Он полностью нахлобучил веки на свои презрительные глаза и проскрипел, будто умирая:
— Медная проволока, стальная… жестяной лист… железные кровати, панцирные решётки железных кроватей… любой кабель… медные монеты.
Ишь ты, медные ему монеты! За ними мы и сами охотились.
Но похоже было, что он уже умер. Мы молчали, не зная, как дальше поступить.
— С кем ты там? — послышался надтреснутый женский голос из глубины сарая.
Тогда он приподнял одно веко. Глаз его с безнадёжностью глядел куда-то в поле.
— Ничего у нас нет, так? А раз ничего у нас нет, так соберите по крайней мере три ящика вот этих костей.
Мы переглянулись. Он, наверное, издевается над нами? Кто же собирает кости, если к тому же не понятно, для чего они по полю разбросаны? И где ящики?
— Ящики на складе, — подсказал он. — И собирайте подальше. Поближе и дурень соберёт. Один ящик костей — десять копеек. Вы слышали? Целых десять копеек! Кто ещё так даст?!
Не дождавшись ответа, глаз закрылся.
Мы взяли по ящику. Мягкая чёрная земля показалась мне пышной, как наши фёдоровские чернозёмы. По пути мы громко обсуждали задание старика-утильщика.
— Здесь, что ли, начнём?
— Нет, ещё метров сто, а то скажет «слишком близко собирали» и не заплатит.
— Надо ящиков по десять собрать… И завтра бы десять.