Или же тут действовала какая-то защитная служба памяти, и она подсказывала, по сей день подсказывает: не пекись о многих и о многом, слишком многих не принимай в душу, но уж тех, кого в ней поселил, береги и лелей незабвенно. За них с тебя спросится. Как и с них за тебя.
Нет, самооправдание не снимает с меня грусти по забытым именам. И надсады, связанной с тем, что слишком часто приходилось менять школьных и уличных сотоварищей. Закончив семилетку, я мог бы удивиться нетрудному подсчёту: одних только одноклассников у меня за прошедшие годы набралось не менее ста пятидесяти человек, если считать, что в каждой из сменённых школ классы насчитывали по тридцать учеников (на самом-то деле их всегда выходило больше, ближе к сорока). Скажут: ну, это кочевая доля почти любого ребёнка, растущего в семье кадрового военного. Нынче ты, как и отец твой, как вся семья, здесь, а завтра там. За этим житейским беспорядком, за бытовыми неудобствами проступают силовые линии высшего порядка, и против него не попрёшь. Отцу предпишут, и мы вламываемся в чужую восьмиметровую кухню. Выдадут ордер, и перетащим свои пожитки в другой барак, где разместимся в одной из комнат двухкомнатной квартирёшки. Академия расщедрится, и вселимся в третий по счёту барак, где нам уже не надо будет помногу раз на дню беспокоить двух сестёр-соседок, живущих в проходной комнатёнке. И теперь у нас будет, впервые на Тряпочной, своя отдельная комната: на первом этаже, угловая, с двумя окнами и даже с вечнозелёным деревцем в кадушке, которое зовётся почему-то чайной розой, хотя ни чайных листьев, ни роз на нём не появляется, несмотря на то, что мы с мамой частенько подсыпаем в кадушку влажные чайные опивки. И к этому времени я уже учусь в другой школе, совсем новенькой, но уже не по воле военного начальства, а во исполнение стратегии районо, разуплотняющего старые переполненные школы.
Мальчик Боря, немногословный и добрый сосед-одногодок, — мой спутник по первым прогулкам в окрестностях Транспортной улицы. Если можно ходить подолгу вдвоём, не проронив почти ни слова и при этом не тяготясь молчанием, а наоборот, наслаждаясь тишиной, значит, тот, с кем ты идёшь, существо доброе. Пусть ты ещё не можешь сказать обо всём этом словами, но ты так чувствуешь. Пусть чувство твоё поживёт до поры до времени без слов, ему и так хорошо. Мне уже приходилось знаться с ребятами-говорунами, сверстниками-задирами. С ними держи ухо востро. То смеёмся беспечно, то вдруг надуваемся как индюки, он тебя дураком кличет, ты его — придурком. И с чего бы, невозможно сообразить. То угомонимся враз, но уже что-то ноет внутри — в ожидании подвоха… А с Борей совсем по-другому. Он не забияка, он не прерывает, когда ты что-то хочешь сказать, и сам говорит неспешно, догадываясь, что ты не прервёшь.
Светлые, ласковые у него глаза. Заглядываю в них, и кажется, что у меня глаза такие же. Мы идём по парку. Деревья от корней до макушек залеплены первым снегом. Снег прильнул к зелёным листьям, к рыжим чешуям на стволах сосен, к жёлтой хвое молодых лиственниц, застелил сиденья на скамьях, дырявой холстиной простёрся поверх колючих, ещё не побуревших травных ковров. Небо серое, но так много снега, что день переполнился светом и прозрачной тишиной. Не слышно ниоткуда гула машин, ни одной птицы не слышно. Если в такие минуты придержать дыхание, то можно подслушать, как дышит свет. Глубоко он дышит и чисто — во все стороны хрупкого, замечтавшегося о чём-то дня. Снегу всё равно, когда выпасть, но нам чудится: он намеренно постарался по случаю коротеньких осенних каникул.
Отец ещё ночью уехал. Он сегодня впервые участвует в столичном праздничном параде. Трудно мне представить, как она выглядит, Красная площадь, по которой он и его товарищи прошли или как раз сейчас идут, равняя головы на Мавзолей. Очистили площадь от снега, или густые как кисель брызги летят из-под офицерских сапог?
Мама дала денег на две порции мороженого, для меня и Бори, и мы идём с ним к трамвайной остановке, где, как он знает, стоят мороженщики.
Но мы не спешим. В такую пору можно обойтись и без мороженого. Что за лакомство — первый снег! Он пахнет хвоей, травой, ещё чем-то неуловимым, чуть вяжет язык осенней горчинкой.
— У нас два трамвая ходят, — важно, со степенностью старожила рассказывает Боря, — двадцать третий и шестой. И на том, и на другом можно доехать до метро «Сокол». А там уже, на метро — до стадиона «Динамо» и до самого Кремля.