Как ни оттягивал я эту минуту, а пора уже мне здесь проститься с вами, мои родные.
Дядя Ефим скоропостижно скончался на колхозном складе, который он сторожил по ночам. Тело его обнаружили утром. Он лежал, как и упал, лицом вниз, поверх кучки соломы, и когда приподняли его, то на щеке оставались рубцы от соломенных стеблей.
Тётя Лиза, и до его смерти и особенно после неё, чтобы приносить в дом «якусь копийку», бралась за любую тяжёлую работу, на какую приглашали, в том числе месила замесы для изготовления больших саманных кирпичей, — когда кто-нибудь строил или расширял себе жильё. Что такое замес под саман? Земля, обычный чернозём, а лучше с глиной, вода, солома для связи и хоть сколько-нибудь конского навоза, тоже для связи. Для замеса выбирают где-нибудь поближе к стройке большой свободный круг. И — начинают месить сырую землю, подливая воду, подбрасывая солому и навоз. Когда хватало ещё в колхозе лошадей, выпрашивали для замеса лошадь. Хозяин, закатав штаны выше колен, стоял в середине замеса и, держа лошадь в поводу, водил по кругу — полчаса или час, или даже больше, пока замес не превращался в вязкую массу наподобие цементного раствора.
Когда лошадиные табуны в наших краях почти исчезли, в замесах по кругу стали люди ходить. Кажется, в той же Мардаровке и я раз или два пробовал из любопытства участвовать в мешении грудковатой, неподатливой земли. Но долго не выдерживал, ноги быстро уставали, и голова начинала кружиться. Это не то что гонять с ребятами после редкого ливня по тёплым, густым, как кисель, лужам.
Никто не считал, никогда уж не сосчитает, сколько замесов вымесила на своём веку безропотная тётя Лиза и сколько бы ещё досталось ей батрачить, или, как у нас говорят, в наймы ходить, если б однажды не поранила прямо в замесе босую ступню то ли о гвоздь, то ли об осколок стекла. Почистили ей рану, кровь кое-как присохла, и пошкандыбала тётя Лиза домой с тихой надеждой, что «загоится». Ведь сколько раз она ещё в колхозе разбивала в кровь то руку, то ногу, и заживало, как у всех, кто большую часть года ходит по земле босиком и мозолей на руках не считает.
Но через время врач или фельдшер местный обнаружил у неё явные признаки столбняка. Отвезли тётю Лизу поездом в одесскую больницу. Мама моя, получив телеграмму о случившемся, в тот же день села на поезд Москва — Одесса. Старшая сестра умирала у неё на руках. Я, когда мама вернулась после похорон, попытался было расспросить у неё, как это всё было, но при первых же словах рассказа её начали душить рыдания. Когда везли из Одессы гроб на грузовике, разразился над ними страшный ливень.
В кущенковскую хату я попал лишь спустя несколько лет. Мы сидели с Тамарой за разговором в маленькой комнате, у письменного стола, за которым она проверяет школьные тетрадки, и за спиной у неё на старенькой этажерке всё ещё стояли вприслон друг к другу номера давнишних толстых журналов, читанных покойным дядей Ефимом. Я обратил внимание на старую книгу в кожаном переплёте с тиснением и остатками кожаных застёжек, что лежала поверх журналов.
— Мама иногда в неё заглядывала, щось читала по складам, — объяснила сестра и слегка смутилась. — А я и не заглядываю. Церковнославянского, сам знаешь, нам не преподавали.
Я к тому времени уже имел некоторое знакомство со старопечатными книгами и, полистав эту, понял, что перед нами полная «Псалтырь», с кафизмами, с наставительными словами Василия Великого и блаженного Августина. Судя по виньеткам, книга могла быть из Киевской лаврской типографии. Отсутствовал лишь титульный лист, и невозможно было точно сказать о годе её издания. Но мне показалось — по переплёту, по рыхлости и затёртости бумаги, по большим уставным буквам, что вполне могла она быть издана ещё в конце восемнадцатого века.
— Если ты хочешь, возьми её. Будет тебе память о маме нашей.
А ещё через несколько лет я снова оказался в этой же комнате, и на столе, за которым без малого сорок лет подряд сестрёнка моя двоюродная проверяла тетрадки, теперь лежала она сама, с бумажным венчиком на восковом лбу.
В головах у неё, рядом с маленькой иконой, чуть вздрагивал огонёк лампады, отвечая на движения тех, кто приходил прощаться. Тамару, мать двоих взрослых уже дочерей, учительницу русского языка, понесли сначала к школе, а уж оттуда, ступая за медленно ползущим грузовиком с откинутыми бортами, проводили на окраину Мардаровки, на кладбище Топик, где рядом с могилами родителей была уже и для неё отрыта подземная келейка. Стоял тёплый мартовский день, жаворонки вовсю звенели, а за кустами кладбища ворчал в поле трактор, и моталась-припрыгивала за плугом борона.