– Вы должны поесть чего-нибудь, господин.
Он не ответил.
– Я мог бы позаботиться об этом... правда, вчера я потратил все мои деньги на перевязочные материалы...
Секунду он внимательно глядел на меня, как будто нечто важное стало ясным для него. Затем сказал:
– Я как раз зарабатывал себе немножко денег, когда познакомился с тобой. Проблема в том, что ты не сможешь купить хлеба на цепочку той старой карги. Я должен сначала превратить ее в монеты, если ты понимаешь, о чем я.
– Я мог бы это сделать для Вас.
– Тогда прощайся со своей невинной неофитской душой.
– Прекратите забавляться надо мной.
– Это слишком опасно.
Я резко втянул воздух. Что он себе возомнил? Неужели на полном серьезе думает, что в теперешнем своем состоянии способнее меня?
– По крайней мере я в состоянии сделать это! А у вас получится только дойти до двери и обратно!
Я почти испугался своей гневной тирады, но он, казалось, был мало впечатлен. Он вздохнул и сновамолчал так долго, что это меня буквально разъяряло. Затем сразу заговорил:
– Ступай в переулок, где нас накрыли стражники. Когда ты полностью пересечешь его, то окажешься перед дверью. Дом принадлежит Бинку. Он зовет себя торговцем. Особенно его интересуют товары наподобие моего.
Он вытащил цепочку из своего кошелька, который я положил вместе с одеждой на стул возле кровати. Когда я протянул руку, он придержал цепь и сказал:
– Здесь полно людей, которые с удовольствием перережут тебе за это глотку. Никому, кроме Бинка, не показывай цепочку. Если кто-нибудь тебя схватит, пытайся хотя бы бороться или просто беги так быстро, как только можешь. Она стоит как минимум сотню. Не соглашайся на меньшее.
Я проглотил ком в горле, ведь такую кучу денег мне еще никогда не доводилось видеть. Мне стало ясно, что в сравнении с этим моя собственная жизнь для тех парней снаружи была сущим пустяком. Стараясь не показать испуга, я вышел. Цепочку я просто повесил себе на шею, застегнув куртку до горла и нацепив огромный шейный платок.
Страясь быть как можно менее заметным и сжимая под плащом рукоять своего кинжальчика, я прошел по оживленной улице и свернул в переулок. Как и вчера, там было темно, пусто и неприветливо. Беспокоящая, почти что звенящая тишина висела в воздухе, а тени образовывали темные логова, в которых могло притаиться Бог знает что. Я уже запоздало пожалел, что дал волю языку.
Хотя ноги мешкали, пришлось заставить их идти быстрым шагом, ведь я не хотел показать ни себе, ни кому-либо еще своей слабости. Старясь смотреть прямо перед собой, я через минуту увидал спасительную дверь и, подойдя, перевел дух. Может, он просто хотел нагнать на меня немножко страху. Я постучался. Сначала ничего не произошло, но спустя немного послышались приближающиеся неторопливые шаги.
Фигура типа, оворившего дверь, была приземистой и жирной, обрюзгшее лицо с ноздреватой кожей напоминало свиную морду. Однако даже свинья была в данном случае привлекательней. Маленькие злобные глазки оглядели меня с любопытством и недоверием.
– Ты кто и чего тебе нужно?
– Я Вам хочу продать кое-что.
– Например? – он не верил ни единому слову.
– Что-то, что я не стану показывать Вам на улице.
Казалось, он раздумывает, не врезать ли мне как бродячему псу, однако любопытство победило.
Он втянул меня за собой в темную комнату, что служила приемной, и заботливо запер дверь. Потом обернулся и теплый смрад из его рта ударил в ноздри, когда он подошел поближе, сказав: „Дай поглядеть“.
С некоторой неуверенностью я вытащил цепочку, и его жирные пальцы тут же попытались с жадностью сцапать ее. Я, не будь глуп, быстро отошел на шаг назад, он глядел разочарованно.
– Откуда она у тебя? – его глаза недобро блеснули. Я смекнул, что Гарретту повредило бы, если весь квартал узнает о его ранении, ведь наверняка были те, кто ждали этого шанса.
– Я ее кое-где подобрал.
– Хе, подобрал? Да ей грош цена – так, мишура, дешевка со слюдой. Дай ее сюда и я дам тебе... пять, нет, десять золотых за то, что ты такой славный мальчуган. Но смотри, не говори никому.
Я скучающе глядел на него и ничего не сказал. Вчера, торгуясь при покупке лекарств для Гарретта, я здорово поднаторел в этом деле. Он занервничал, оскалив редкие зубы:
– Не будь дураком, ишь какой упрямый, а? Хорошо, тридцать. Но ты меня разоряешь.
Презритель фыркнув, я не сказал ни слова.Это заставило его попытаться запугать меня.
– Вообще-то я могу и не выпустить тебя отсюда. Никто не услышит, как ты тут орешь, да это никому и не интересно. Бери пятьдесят и пошел вон, а не то...
Он с отвратительной алчностью жаждал получить эту цепочку.
Кинжал блеснул из-под плаща, когда он сделал шаг в мою сторону. Я, разумеется, сразу бы его бросил и, вопя, умчался прочь, продолжай он наступать. Но я правильно оценил Бинка, ведь он отшатнулся как от змеи и примирительно осклабился. По сути он был просто жирным трусливым мужиком. Ему не требовалось знать, что я не умел обращаться с кинжалом и был напуган вдое больше чем он.
– Я хочу сто двадцать, – сказал я тихим, твердым голосом, сам себе удивляясь: во-первых тому, что голос не дрожал, во-вторых, что он воспринял мои слова всерьез.
– Это сумасшедшая цена. Столько тебе за это нигде не дадут. Даю восемьдесят.
Он держался на почтительном расстоянии, наверно, считал меня эдаким волком в овечьей шкуре, потому как я не испугался его угроз. А я всего-то применил один прием из жизни, который демонстрировал наш вол на пашне: никто не должен понять, что он сильнее меня, хорошая демонстрация превосходства обещает зачастую истинное превосходство.
– Сто пятнадцать.
– Никогда. Тогда придется класть зубы на полку. Девяносто.
– Сто десять. Это последнее предложение. – Я говорил тихо, медленно и очень проникновенно, восхищенный тем, что мне удавалась такая сумасшедшая интонация.
Он схватился театральным жестом за грудь, изображая, очевидно, готовое вот-вот рухнуть дерево. Не дожидаясь красочного описания сирой бедности, в которую я угрожал его ввергнуть, и резко развернувшись, я направился к двери.
– Погоди! Погоди! Сто десять, да? Дай мне подумать, хорошо?
Обернувшись было, я тут же развернулся снова, когда он попытался тянуть время.
– Хорошо! Хорошо! Но я разорен, разорен!
Молча глядя на него, я ждал, пока он отсчитывал деньги. Я должен был собрать волю в кулак, чтобы ничем не выказать невероятного восхищения самим собой. Он мне вручил тяжелый кошель, а я, передав ему цепочку и пристроив кошелек под плащом, вышел вон.
Больше всего на свете мне хотелось громко ликовать, после того как дом скупщика краденого остался позади. Однако я забыл об одной мелочи – надо было еще без приключений выбраться из переулка. Когда я стоял на пороге и щелканье позади меня известило о закрытии замка двери, они уже приближались. Их было трое, казалось, они ждали, пока я выйду. Взляд на крысиное лицо находящегося напротив мужчины явно давал понять, что блефом тут не отделаться.
Главными чертами его характера были, казалось, жестокость в паре с опаснейшей изворотливостью. Снова я почувствовал себя мышью, вокруг которой кружит (на сей раз смертельно ядовитая) змея. Он скривил рожу в неприятной гримасе, будто хотел сказать что-то типа „Читай молитву“. Тут мне вспомнилось, что Гарретт советовал мне бежать что есть силы, и я дал на полную катушку.
Прыгнув на него и сделав при этом такой неловкий кульбит, что сырая мостовая выскользнула у меня из-под ног, я, подскользнувшись, упал и кубарем пролетел мимо сильных хватких рук и мелькнувшего ножа впечатляющих размеров.
Мне каким-то чудом удалось оказаться на ногах, прежде чем меня схватили, а потом побежал, сверкая пятками, как вспугнутый кролик. Я мчался по переулку дикими зигзагами, ничего не видя перед собой, к виднеющемуся маленькому кусочку улицы, при этом сбив с ног нескольких попрошаек, оказавшихся на пути. Лишь только когда те в бешенстве начали избивать меня, стало ясно, что преследователи отстали, и я морщился из-за болезненных тычков и грязных ругательств с выражением счастья на лице. Я чувствовал вес кошелька на поясе, возвращался с добычей, победоносно и невредимый, и прямо раздувался от гордости.