По дороге смотрю время на телефоне и не замечаю, как мою свободную руку захватывает чужая, огромная, сильная. Вздрагиваю и мгновенно оборачиваюсь на этого захватчика.
— Ты не ушёл?
— Думал, будешь рвать и метать. Лицей хотел спасти, он столько лет выстоял, не хотелось бы, чтобы пал смертью храбрых. — Говорит, но на меня не смотрит, не улыбается, но лицо расслабленно.
И сейчас я бы сказала, что как-то шутливо расслаблено, разглажено предвкушением смеха.
— Всегда думала, будешь в первых рядах, кто взорвёт Алма-матер к чертовой бабушке. — Пытаюсь заглянуть Денису в лицо, но он не даётся, шаг быстрее моего, рост выше. Против такого не попрешь.
— Тоже так думал. Да вот не знай, чё-то прикипел. — Беззаботно повел плеча.
— Тогда зря ждал, мой порох подожгли на открытом воздухе, поэтому не взорвется он!
— Ну-у… Мы в ответе за тех, кого приручили. — Переводит тему с лицея на меня, с беспечности на искусно прикрытую серьезность.
— Ты меня не приручил!
— А как же моё мнение, которое стало очень важным?
— Пфф, это так, временная погрешность! — Сдаваться не хотела, хотя мы итак уже идем, улыбаясь во все тридцать два.
Опять улыбаемся, как два Шукшинских чудика, не от мира сего, но для этого мира.
— Спасибо тебе! — Сжимаю крепче руку Дениса, пока ещё могу. Ещё шаг и мы войдем в лицей, и там начнут действовать совершенно другие законы.
Ну и ладно, был бы законодатель, а как изменить найдется!
Оборачиваюсь на Дениса, который открыл дверь и пропустил меня вперёд.
— Ты же вытуришь Тузова со своего места?
— Думаешь, он сегодня заявится? — Такая уверенная ухмылка, что и не поспорить.
Да, такие трусы, как Тузов, в местах облавы на второй день не объявляются. И точно, галерка свободна, путь свободен. Теперь надменно могу ухмыльнуться и я.
73
Смотрю на этого невозмутимо хладнокровного и злюсь. Денис сидит напротив, смотрит мне прямо в глаза. Спокойно смотрит, не так, как я, не исподлобья. Не помню, когда я так в последний раз на него злилась. Наверное, это было очень давно, пока броней не обзавелась. И вот опять. Снова.
Перед глазами до сих пор неестественно подвернутая нога Инги, а сама она сидит на полу лестничного пролета и плачет. От разрывающей боли, обиды, досады.
Инга подошла к Денису, когда мы прошли к своим партам. Я не хотела тогда поворачиваться, не хотела давать повод думать, что мне может быть интересен их разговор. Но она говорила так тихо, а Денис так решительно и отрывисто-сердито, невозможно было удержать предательское любопытство. Инга просила выйти с ней. Это единственное, что я поняла и уловила.
Отрицательный, категорично-отрицательный ответ Дениса ей не нравился, она не обращала внимание на учителя, который уже несколько раз делал ей персональное замечание, на класс, перешептывающийся и переглядывающийся.
Я вглядывалась в лицо Инги, оно ещё больше изменилось: измученное, посеревшее, исхудавшее. Тень тени. Сердце кольнула жалость. Понимаю, она поступила ужасно, отвратительно, но вот такого изнеможения вкупе с потерянностью я ей не желала и не пожелаю никогда. Никогда и никому.
А потом Инга резко выбежала. Легко, стремительно, как будто собрала все свои последние силы для такой невесомости, как будто сама собралась в невесомость! Не успев осознать, что делаю, я вскочила со своего места и хотела уже побежать за ней. Но он, невозмутимое хладнокровие, безмятежная решительность, преградил мне дорогу, не дал, не позволил покинуть класс.
Ингу потом я увидела уже такой. Заплаканной, опустошенной. На полу. На ледяном кафеле. Поломанной в прямом и переносном смысле. Ей прибежали на помощь медики, учителя. На крик обнаружившей Ингу технички выбежали и все наши.
Упала с лестницы. Оступилась, неимоверным виражом пролетела десять ступенек.
Если бы… Я бы… Всё могло быть иначе! Я злилась и винила в случившемся себя, ведь могла, могла как-то этому помешать, остановить, догнать. Что-нибудь сказать, отвлечь. Не знаю… просто быть рядом. Но я опять, снова, ещё раз послушалась Дениса. Положилась на его «нет» и сдрейфила, не довела до конца своё. В который раз его чертово влияние.
Так нельзя, это что-то уже запредельное, что-то, что не просто меняет меня, а подминает, разрывая все пределы, постоянности. Это должно было сыграть злую шутку. Что ж, самое время посмеяться, да!
Глаза опять начинают гореть. Я чувствую линзы, они мне мешают видеть, моргать. Всё чаще фокус расплывается из-за непонятно откуда взявшейся пелены.