Но почему я здесь?
— Вы в пятую палату? — Медсестра присаживается рядом со мной. Удивительная настырность, уже даже напрягать начинает.
— Да, наверное…
— Да как же так, девушка? Послушайте, как Вас зовут? Вы к кому пришли? — Заглядывает мне в лицо, пытается запомнить, наверное.
Может, новенькая. Чего она так суетится? Простого смертного даже на порог этой «богадельни» не пустят, знаем, пробовали. Но теперь Соломонов старший убрал своих широкоплечих, поэтому охранники и остальной персонал особо не ругались. Даже здоровались.
А теперь она…
— К маме. — Слова слетают водопадом, не успеваю поймать, зажмуриваюсь, понимая, что сейчас прилетит ещё одна порция вопросов.
— А как её зовут?
Зачем я слушаю её? Зачем я здесь? Простое «поехали», и я опять послушная одноклассница. Просто одноклассница. Забавно, уже не простая, но всё же просто одноклассница…
Но он же ничего не обещал, чего я жду? Чего я жду…
Открываю глаза, перевожу взгляд на встревоженную медсестру.
— Что я здесь делаю?
Она слышит мой шёпот, и глаза её ещё больше округляются.
Почему после отвратительного нон-стопа последних дней, да что там — недели, я сорвалась и… не домой. Это неправильно. Просто сижу около палаты и жду. На ум лезет страшный сон, нерешаемый вопрос. Я не могу её спасти, не могу ему помочь. Тогда почему я до сих пор здесь?!
— Девушка, давайте я позову доктора? — Спрашивает, а сама уже поднимается, чтобы выполнить только что предложенное, то есть даже отнекиваться бесполезно?
И что мне от этого доктора? Спросит и спросит, начнет уточнения. Безразлично.
Я не должна быть здесь…
Но я же сегодня уже обожглась. Денису нужно доверять, верить, и я могу ему и верить, и доверять. Я же могу? Но зачем… К чему это теперь, всё позади. Мы тоже позади.
Нет. Он же защищал, спасал, на многое помог посмотреть совсем по-другому, показал, раскрыл. Был «здесь», рядом, пальцы переплетал, сокровенным делился. Это же всё было!
И что?
Мне не стоит быть здесь!
Поднимаюсь, иду на выход. Вокруг всё белое, чистое. Стерильное. Правильное. Стерильно-правильное. Подкатывает почти привычное чувство: тошнота. Тошно.
Стараюсь смотреть на двери впереди, нужно дойти, открыть и выйти. Будь, что будет. Они справятся, это дела их семьи.
Но, может… Может, я должна быть рядом? В такой момент. Это же важно, проверка сердца… Он же сказал именно мне!
Я должна быть здесь!
Около самых дверей разворачиваюсь. Уже вижу, как мне навстречу спешит медсестра с доктором. Она по-прежнему встревоженная, он спокойный и, видимо, более опытный, чем она.
Шаг не сбавляю. Хватит. Досбавлялась уже, никогда ни к чему хорошему это не приводило. Он там, с мамой, на его голову свалилось уж точно не меньше моего, а я тут «быть или не быть» развожу. Дура!
— Со мной всё хорошо! — Бросаю на ходу, как только поравнялась с доктором. Он в их дуэте явно более разумный, расскажет уж коллеге, что и как.
И тут дверь той палаты, той самой, открывается, и я вижу совершенно счастливого Дениса. Абсолютно!
И он, вот такой он, сильным шагом, размашистым, «дедовским», срывается ко мне навстречу. Срывается?! Мне не почудилось? Это же не глюк воспаленного воображения?
В секунду преодолевает разделяющее нас расстояние и неожиданно обнимает. Крепко-крепко, как может только он. Всё внутри сжимается, и я не знаю, от чего сильнее.
— Я умею любить. Умею!
Шепот застревает в моих волосах, в голове. Навсегда застревает.
А он в этом сомневался?! Что…
85
Денис
Она была неподвижна, смотрела в окно. Моего стука, моего прихода не заметила. Или не захотела заметить?
Неважно, я здесь. Теперь я здесь, и должен быть только здесь.
Что-то изменилось. Я это вижу или мне так хочется?
Твою дивизию, одни вопросы. Терпеть не могу неопределенность, подвешенность. Почему многое зависит не от меня. Нет, зависит! Хватить зависать у входа, сделай уже шаг, дурак.
Подхожу к кровати, ног касается белизна простыни. Мама поворачивается. Да! Да! Изменилась!
Улыбаюсь. Нет бледности, пустоты в глазах. Счастье, Господи, рад, как малыш какой-то. Хочу спросить, что-то сказать. И не хочу. Она так смотрит, что я готов навечно застыть, остаться здесь!
Быть здесь!
— Папа сказал, ты был у Петра. — Голос слабый, долго не разговаривала, заметно. Очень!
Но эта улыбка, легкая, прозрачная от переутомления, измученная, вымученная, дороже всего на свете. И я её вижу. Вот так, рядом, могу дотянуться. Дотронуться, не через чертову стену!