Университеты продолжали себя высокомерно считать монопольными владельцами знаний и образованности, не замечая, что монополию они постепенно утрачивают. Все больше появлялось школ, не связанных с университетами и церковью. Там учили не только традиционным «искусствам», но и живым языкам, математике, бухгалтерскому учету, составлению деловых бумаг, географии. В Северной Германии и Нидерландах возникают школы "нового благочестия", где миряне (!) постигают моральные основы христианства. В Италии, а затем и в других странах появляются люди, занятые поисками древних рукописей, знающие греческий язык, говорящие на превосходной латыни. Они придают огромное значение красоте речи, дерзостно отбрасывают признанные авторитеты. Лечиться люди почему-то предпочитают у необразованных хирургов. Книга хирурга Ги де Шолиака была переведена с французского на английский и немецкий языки. А позже знаменитый хирург Амбруаз Парэ даже не удосужится свои сочинения изложить по-латыни. Да и само изобретение книгопечатания, свершившееся вне стен университетов, по-иному ставит проблему распространения знаний.
Притязания университетов на роль политических арбитров все менее соответствуют их возможностям. Университеты ведут борьбу на стороне церковных соборов против папства. Но римские папы и их секретари-гуманисты ловко переигрывают соборы, и университеты остаются не у дел. Университеты призывают реформировать церковь "в голове и членах", но реформа церкви пойдет скорее вопреки им, чем с их помощью. Университеты претендовали на роль советников королей, но в итоге утратили свою былую независимость. Да и дело, за которое они боролись и призывали бороться, сплошь и рядом оказывалось весьма сомнительным. Так, Пражский университет, например, привел Чехию к полуторавековой изоляции от остальной Европы, основав гуситскую церковь. Университет Парижский поддерживал идею англофранцузской единой монархии, для торжества которой отправил на костер Жанну д'Арк, боровшуюся за интересы Франции против Англии.
К началу XVI в. гуманисты уже открыто смеются над невежеством и косностью университетских докторов, над непомерными амбициями ученых корпораций.
Но списывать университеты со счетов было бы ошибкой. Напротив, только к концу средневековья университеты, а с ними и образованность, прочно вросли в социальную ткань. Уже ни одно королевство, ни один регион, ни одна провинция не могли обойтись без своего университета. Сколько бы ни ругали университеты современники, все их идейные противники стремились обосноваться именно в этих корпорациях. В крайнем случае — создать свой университет. Что же было в них привлекательного?
Все очень просто. Только "всеобщие школы", университеты, давали степени — признаваемые всем обществом свидетельства того, что человек обладает особыми качествами, что он приобщен к миру "людей знания". Раз он стал лиценциатом прав, то уже неважно, кем были его родители — рыцарями, купцами или крестьянами. Лишить его степени уже не мог никто, его звание гарантировалось авторитетом достославной университетской корпорации и властью того, кто выдал хартию этому университету, — властью папы или светского правителя. Университетская степень давала возможность проникнуть в элиту.
То, что часть элиты европейского общества, причем весьма деятельная часть, проходила через плавильный котел университетской культуры, имело очень большое значение. И дело не только в рационалистических доктринах, которые там постигали. Долгие годы студенты жили по университетским уставам: выбирали ректора, прокуроров «наций», деканов факультетов, казначеев, заслушивали их отчеты, сообща обсуждая все вопросы — и самые важные, и пустяковые, — ведь каждый имел право выступить. Они учились отстаивать права корпорации, права каждого ее члена. Они жили в среде, где все были уверены, что способности, разум и образование важнее богатства и знатности или соизмеримы с ними. И когда эти бывшие студенты получали реальную власть, они могли быть тупицами, самодурами и карьеристами, но полностью вытравить из себя навыки демократии уже не могли. Может быть, именно поэтому правление абсолютных монархов, тиранов и деспотов в странах, где были университеты, все же бесконечно отличалось от власти тирана в стране, где университетов не было.