Что титулы, сокровища, все женщины мира в сравнении с волнующей тяжестью меча, копья или секиры? Искусно владеешь оружием – весь мир расстелется пред тобой, нет – лишишься и той малости, что имеешь. Именно так Всемилостивейший Господь устроил наш мир, что в нем выживают сильнейшие. Потому не жалуйся, что рожден для мира иного, не плачь и не скули. Другого мира не будет, если, конечно, не построим сами.
А пока что страна, где каждый из йоменов – профессиональный лучник, неизмеримо сильнее всех прочих, где собственных смердов боятся как огня, а из оружия разрешают иметь лишь маленькие кинжалы на поясе, для самозащиты от разбойников.
Да, арбалетчиков в Европе хватает, только свистни, набегут со всех сторон. Но наемники дороги сами по себе, да и арбалет – не самое дешевое в мире оружие. Из него хорошо отстреливаться через узкие бойницы по атакующим крепость воинам, в открытом поле он не конкурент для лука. Да, арбалет бьет вчетверо сильнее, но зато долго перезаряжается, да и летит арбалетный болт не так далеко, как стрела. Три-четыре выстрела в минуту – вот предел для опытного арбалетчика в идеальных условиях, в реальном бою – вдвое ниже.
То ли дело – лук, да за то же время опытный лучник выпустит десять и даже двенадцать стрел. И пусть лучшее в мире тисовое дерево для лучших в мире английских луков приходится закупать в Италии, результат себя оправдывает. В битвах при Креси и Пуатье английские йомены уже сметали потоками бронебойных стрел французскую конницу, а если позволит святой Георгий, покровитель английского воинства, сметут и сегодня. Тем более что искусству стрельбы из лука многие могли бы поучить легендарного Робина из Локсли.
Век Франции прошел, приходит век Англии. Эдуард III, мудрейший из королей, постиг в свое время секрет, что лежит на поверхности: полагаться на вассалов нельзя. Сорок дней в году те еще согласны, скрипя зубами и недовольно шушукаясь, вести бой за сюзерена, как то положено по договору и присяге. Дальше – надо уговаривать, просить и вымаливать, обещая милости и привилегии, да не каждый и согласится. Так ведь и война – она не рассчитывает, сорок дней длиться или пятьдесят!
А выход – вот он, только раскинь мозгами, не все ж их тратить на всякую ерунду вроде рыцарских турниров, псовых охот, пышных балов да томных фавориток. Но не каждый сюзерен, даже имея пример перед глазами, догадывается, в чем тут дело. А вот в чем: за деньги нанимаешь рыцарей сроком на год, а те в свою очередь, уже как капитаны твоих собственных отрядов, набирают лучников, мечников и копейщиков, причем именно столько, сколько приказано.
И воюют те воины за полновесную монету не сорок дней, не пятьдесят и даже не шестьдесят, а весь год, в любое время. Хочешь – в Англии, хочешь – во Франции, да хоть у самого черта на куличках, лишь бы вовремя платили. А не понравился королю такой капитан, так вот тебе бог, а вон – порог. Благо желающих – разве что в окна еще не лезут.
И не надо больше раздавать земли во владение вассалам, чтобы те по твоему призыву являлись с вооруженной подмогой, ибо ныне у тебя под рукой постоянное войско. Никто не ноет, что на носу посевная или сбор урожая, а вовсе даже наоборот: воины рвутся в бой, так как получают двойную и даже тройную оплату! И нет места той старой феодальной глупости, что вассал твоего вассала – не твой вассал. И как-то сразу всем герцогам, графам и баронам становится ясно, кто же в стране хозяин, пусть даже раньше они считали иначе. И вопрос дисциплины в армии поднимается на должную высоту, не то что в других странах, где когда хочу – воюю, а захочу – уведу свой отряд обратно, пусть и прямо во время битвы, если мне что придется не по нраву.
Генрих кивнул своим мыслям и вновь пристально оглядел французское войско, особо отметив, что лучников не видно совсем, а с флангов герцог д’Альбре разместил отряды рыцарской конницы.
«Человек по шестьсот будет, – быстро прикинул король. – В центре стоят два отряда спешенных рыцарей, каждый раза в полтора больше всего английского войска, за ними – снова конница, в резерве. Но, Бог мой, как же их много!»
Минул час, прошел второй. Поднявшееся солнце не смогло пробиться сквозь нависшие тучи, хотя все же немного потеплело. Усилившийся ветер развеял туман, но дождь продолжился с прежним занудливым постоянством.
Земля под копытами французских лошадей громко чавкала, с явной неохотой выпуская их из объятий. Высокие усачи в блистающих доспехах раскатисто хохотали, тыча пальцами в пеших англичан. Не было сомнений, что атака конницы сомнет англичан с той же легкостью, как тряпка сметает крошки со стола. Обе армии напряженно следили друг за другом. Французы превышали числом по меньшей мере вчетверо, но, помня рассказы отцов и дедов, не торопились ввязываться в битву, подозревая какую-то хитрую уловку со стороны коварного врага.
– Пусть британский молокосос первым ринется в бой, смешав свои ряды, – ворчал герцог д’Альбре негодующим баронам, что рвались немедленно вступить в бой, – пусть покажет, с чем англичане заявились вновь.
С другой стороны долины двадцатисемилетний «молокосос» пристально разглядывал грозного противника. Минуло еще два часа, и Генрих решился. Король взмахнул рукой, и пронзительно запели серебряные трубы герольдов, а знаменосец поднял боевой стяг. Вновь протрубили герольды, и все англичане разом опустились на колени, каждый начертил на земле крест и поцеловал его, некоторые плакали. Все были готовы погибнуть, но не отступить.
– Шагом – вперед! – скомандовал Генрих, и битва началась.
Лучники и спешенные рыцари мерным шагом двинулись по грязи, то и дело проваливаясь по колено, с трудом вытаскивая ноги. Шли не торопясь, старались держать строй. По команде часто останавливались, давая тяжеловооруженным рыцарям время отдохнуть. В тот самый момент, когда до французов оставалось ярдов триста пятьдесят, вновь печально пропели серебряные голоса труб, и тут же английское войско дружно встало как вкопанное. Мигом лучники воткнули в раскисшую землю заостренные колья, вновь возведя частокол против конницы.
Прозвучала резкая команда, и в воздух взвились тысячи стрел, смертельным ливнем пролившись на французов. Во французском войске раздались крики боли и ярости, предсмертные стоны и вопли проклятий. Роптавшие в течение последних часов французские бароны пришли в бешенство.
– Позор! – кричали они, потрясая оружием. – Мы что, так и будем ждать, пока англичане не перебьют нас?
Коннетабль Франции окинул цепким взглядом побагровевшие от гнева лица и выкаченные глаза рыцарей, понял: еще немного, и те сами ринутся в битву.
– В бой! – решительно скомандовал он. – Коннице – идти шагом и прикрывать нас с флангов, вырываться вперед – не разрешаю!
Хрипло запели трубы, первый французский отряд двинулся медленным шагом. Сразу за ним шли арбалетчики, а ярдах в пятидесяти – второй отряд. На месте остался лишь конный резерв. С самого начала все пошло не так, как задумывалось. Пока спешенные рыцари по глубокой грязи брели к англичанам, с трудом вытаскивая ноги и через шаг проваливаясь чуть не до пояса, конные отряды с флангов ринулись на врага. Командовали ими старые недруги, барон Гийом Савойский и граф де Лишаль. Каждый стремился прославиться и обойти соперника, занять место повыше в глазах герцога Орлеанского. Оба искренне полагали, что главное – доскакать до англичан первым, и тогда уж победа гарантирована.
Напрасно кричал и ругался коннетабль Франции, его уже никто не слушал, тут каждый полагал себя героем, а остальных – полными ничтожествами. Спешенные рыцари, скользя и то и дело падая, окончательно смешали ряды и ковыляли в бой сами по себе, а конница оставила их без прикрытия и устремилась вперед, заботясь лишь об одном: добраться до англичан раньше, чем соперники.
Когда угрожающе взревели трубы с той, противоположной стороны поля и коннетабль Франции герцог д’Альбре скомандовал атаку, до англичан донесся приближающийся звон брони и грохот конских копыт. Казалось, тысяча человек одновременно колотит в огромные барабаны и щиты, не жалея рук. Полторы тысячи блистающих сталью рыцарей приливом смерти растеклись по полю, гневно ржали полторы тысячи огромных скакунов фризской и булонской пород, надежно защищенные броней, готовые сокрушить любую преграду. Так великолепно было это зрелище… и приковывали взгляд вьющиеся стяги, и ясно было одно: эти стопчут все, что не успеет убраться с пути подобру-поздорову.