Вспомнил, как ревновал её. Всё думал, что с Фьюри у неё по-любому что-то есть. Или было. Как бесился, когда она ему едва ли не в рот заглядывала. Когда пропадала с ним надолго. Трахал после этого жестче, а она стонала в закушенную ладонь и просила ещё. Всегда готовая, всегда жаркая и влажная, она меня с ума сводила. Бывало, приходил в казарму и чувствовал её запах на руках, чуть сладковатый, такой знакомый. И мыться не хотелось. Подносил пальцы к носу, дышал ею. Слизывал высохший сок, возбуждался по новой, снова и снова прогонял картинки под веками. Думал, за что мне такое? Наказание? Награда? Хрен её разберёшь.
Никогда не забуду тот раз. Была глубокая ночь, мы оба задержались после планирования совместной операции. Она провела меня в кабинет Фьюри и, накинув на камеру свой пиджак, принялась раздеваться. Впервые - совсем, догола. Я только тогда и понял, что это было впервые за долгое время, когда увидел её целиком. Хрупкую, нежную. Озябшую. Тёмные волосы в сумраке и бликах огней за окном казались ещё темнее, соперничали с кругами под глазами. Устала, подумал я тогда. Ведь устала до чёрта, и ничего не скажет. Она улыбнулась и спросила: “Так и будешь стоять?” Пришлось догонять.
Её хотелось трогать везде, до того беззащитной она тогда показалась. Хотелось обнять и прижать к себе накрепко. Сказать нетленное в своей затасканности “всё будет хорошо”. Ничего из этого я сделать не успел. “Ложись”, - сказала Мария, движением руки скинув со стола Фьюри бумаги. И я лёг, лопатками на прохладную поверхность стола. Невозможно было не послушаться. Она залезла сверху, обняла коленями бока и медленно, с невыносимым чувством надвигающегося удовольствия, опустилась на меня. Горячая, влажная, узкая, словно ни с кем кроме меня и не трахалась никогда. Опустилась и замерла, уставилась в потолок. Я взял её за талию, провёл ладонями по коже - под пальцами ощутимо твердели рёбра - и двинулся вверх, толкаясь глубже. Мария зашипела, взяла мои руки и положила себе на грудь. Я тут же сжал соски между пальцами, двинулся снова, за что Мария ощутимо скрутила уже мой сосок, оскалилась. “Лежи смирно, Брок”, - и начала медленно, с оттяжкой танцевать на моём члене. Тени от ламелей жалюзи двигались на её коже, блестели цветные пятна от рекламы, Мария тяжело дышала и трахала меня, не допуская и намёка на инициативу. Мне и не хотелось. Редко кто трахал меня так, если подумать, ни разу и не было, чтобы настолько хорошо, настолько правильно. Она попадала в тот ритм и темп, который я желал, словно это было её сокровенное желание. Стонала тихо, скользкая, возбуждённая, тугая неимоверно. Потом откинулась назад, ухватила меня за колени и припустила так резво, что я едва дождался её, чуть не кончив первым. Всю душу вытрахала, а потом упала сверху и просто лежала. Взмокшая, горячая вся. Больше всего с ума сводила хрупкая шея и то, как вспотела кожа под тяжёлыми волосами. Я обнял на пробу, провёл по позвонкам спины, огладил бёдра. Не ощетинилась. Устала, видимо.
- У тебя есть семья, Брок? - спросила вдруг. Спросила и замерла, словно сделала что-то, чего не хотела изначально.
- Нет, - ответил, как было. Какая тут семья, не сдохнуть бы раньше времени.
- И у меня, - сказала тихо. - А я бы хотела. Знаешь, чтобы дети, дом, собаки… - замолчала надолго. Потом ругнулась тихо: - А, ну его к чёрту…
Она стекла с меня, оставив свою влагу, свой пот, свой неуловимый цветочный запах на коже. Оделась быстро и вышла из кабинета, даже не сказала больше ничего. Пиджак только на камере забыла. Что мне оставалось? Одеться и уйти следом. Осадок какой-то после той встречи остался. Скрипел на зубах. Не зря, как в итоге оказалось. После этого Марию как подменили, начались поездки, командировки, в штабе мы встречались всё реже и реже, пока я, наконец, не понял - всё, Брок. Хорошего помаленьку. Ждал, конечно, ещё долго. Размышлял: обидел чем, или сделал что не так. Ни до чего не додумался. Вспомнил, как она первое время подтрунивала, когда спросил - почему так долго ломалась, когда ухаживал. Никакого знака не давала. Мария тогда ответила, что ей мои цветы и конфеты нравились. Никто за ней так упорно не ухаживал, вот и тянула. А потом сдалась, наплевав на время и место. Подумать только, цветы и конфеты. Ох уж эти женщины.
Я задумался. Картинки из недавнего прошлого замелькали перед глазами. Не такая уж и серьёзная у меня амнезия, выходит. Единственное, чего никак не могу вспомнить - какой цвет у её глаз. Не выходит.
Когда Пирс затеял всю эту свистопляску с устранением Фьюри и форсированием проекта “Озарение”, чаще всего я думал о том, чтобы мне не пришлось в неё стрелять. Серьёзно, мне не хотелось проверять, смогу ли. Я твердил себе, что это был просто секс. Потрясающий, искренний, жаркий секс и ничего больше. Не знаю, насколько верил сам себе. А потом стало не до размышлений.
Я выудил всё это из закромов памяти и пришёл в себя, только исписав кривым почерком несколько страниц. Разболелась голова. Отложив блокнот и ручку, я опустил спинку кровати и решил поспать. И обязательно продолжить с утра. В голове уже мягко светилось следующее имя.
Шерон
За воспоминания об этой стерве в прикиде милой девочки я принялся с утра после дерьмо-завтрака. Серьёзно, завтрак тут был дерьмовее не придумаешь, и хотя бинты снимать не хотелось, меня распирало желание пожрать уже что-нибудь нормальное, со вкусом, и не размазанное соплями по тарелке. Я вспоминал о Шерон, ковыряя ложкой неопознанную кашу. Словно у меня не ожоги, а зубы все повыпадали. Шерон. И зубы. Да, зубастая девочка. И постоянно у нас с ней были какие-то тёрки, постоянно она зубоскалила и норовила хотя бы локтем задеть, если по одному коридору шли. Мы тогда как раз перестали с Марией… не встречаться, а даже не знаю, как это называется у нормальных людей. Меня откровенно ломало, и не столько от недотраха, сколько от непонимания - почему. Меня всё устраивало. Какого хуя опять всё пошло псу под хвост? А тут ещё эта Шерон со своими вездесущими широкими улыбками на людях и мелкими подъёбками. До того момента я её, кажется, даже не замечал. Вообще не в моём вкусе. Было в ней что-то, как у ядовитых животных - раскрас. Не тронь, опасно для жизни. И нет, не то чтобы боялся. Просто брезговал. Думал, успокоится, отстанет. Ещё с бабами я не воевал. От Шерон разило недотрахом покруче, чем от моих ребят во время затяжной миссии. Когда позволялось максимум - в душе подрочить и никакого секса. Никто не протестовал, но напряжение возрастало. Впрочем, как и сосредоточенность. Как и точность. Маячащая награда в виде увольнительной была для них как морковка перед ослиной мордой. В случае с Шерон, она меня больше умиляла своей непосредственностью, чем напрягала, до одного момента. Ровно до того момента, как эта девочка “совершенно случайно” не опрокинула мне на чистые форменные брюки свой кофе, когда мы очередной раз столкнулись в коридоре. Причём места там было столько, что иначе, как “запланированная диверсия”, эту выходку было не охарактеризовать. Я схватил её за руку - как сейчас помню, тонкая кисть, чуть сожми сильнее пальцы - и переломится надвое - и затащил в ближайшую подсобку. Подтолкнул в темень, она запнулась о выставленное уборщиком ведро со швабрами. Зашёл следом и закрыл дверь. Свет включил.