Он произнес «наше племя» так, словно происходил из него, как и Нахва.
Помолчав немного, Иезекиль продолжил:
– Если позволите, мне хотелось бы побеседовать с Нахвой наедине по делу, ее касающемуся. Вернее, дело касается ее матери, да смилостивится над ней Аллах, и с ней мне следовало бы беседовать, но судьба меня опередила. Так что теперь я должен поговорить с Нахвой.
– Подойдите, будьте добры, – позвала Нахва дядей, – а ты, шейх наш, – обратилась она к Иезекилю с нарочитым почтением, чтобы он вдруг чего не заподозрил, – можешь говорить со мной при них.
– То, с чем я пришел, мне хотелось бы сказать тебе одной, а уж потом ты можешь рассказать это кому пожелаешь.
– Хорошо, – согласилась она, чтобы он не насторожился, потому что чутье его непременно должно было обостриться, раз он знал, как много ей задолжал. – Я попрошу дядей, если они согласятся, перейти на семейную половину, там сейчас никого нет, а мы – я и шейх – поговорим здесь.
– Лучше мы с тобой перейдем на семейную половину, – сказал Иезекиль, – а они пусть останутся здесь.
Но не успел он закончить, как оба дяди, Хазим, Омар и Саман поднялись и скрылись на семейной половине.
– Здесь тебе будет удобнее, шейх. К тому же удалиться следует им, а не тебе.
Шейху все это не понравилось, но он взял себя в руки.
– Тебе известны все обычаи и порядки, про тебя это все в племени знают. Твои благородство и щедрость не сходят у людей с языка.
Нахва решила сгустить завесу маскировки и на лесть ответила лестью.
– Все это благодаря Аллаху и благодаря тебе, шейх наш.
– Позволь сесть мне поближе к тебе, Нахва? Хочу, чтобы тебе было слышно, когда я буду говорить шепотом.
– Не стоит беспокойства, шейх, я сама сяду к тебе поближе.
Нахва присела к нему так, что теперь их разделяли только лежавшие между ними подушки.
Иезекиль немного покрутил свой довольно-таки жидкий ус и заговорил:
– Сейчас, конечно, не самое удобное время, но мы привыкли жить так, чтобы печаль не отягощала нашу жизнь. Одной ногой мы в городе, зато другой в пустыне, поэтому мы и подчиняемся древним обычаям. А в обычаях нашего племени позволить жизни продолжить свой бег, Нахва. Мы не вправе позволить печали остановить ход жизни, разве не так?
Нахва кивнула головой в знак согласия. А Иезекиль говорил сейчас как раз такими словами, которыми Нахва привыкла говорить с женщинами племени и которые часто использовал Салим в разговорах с мужской его половиной. Иезекилю показалось, что он убедил ее в том, в чем она и без того была убеждена. Поэтому он продолжил более уверенно:
– Решился заговорить я об этом, когда по воле Аллаха исчезли препятствия, мешавшие мне просить твоей руки у твоей почившей матери или у твоих дядей, а ты ведь сама знаешь, как я тебя люблю.
Он хотел сказать «привязан к тебе», но вовремя себя поправил.
Заметив, что Нахва продолжает одобрительно кивать головой, Иезекиль еще больше приободрился.
– Пришел я сообщить о своем желании жениться на тебе, когда осталась ты совсем одна. Объединим все, что есть у тебя и у меня, и заживем припеваючи.
– Если ты согласишься, – добавил он, улыбаясь, – а я не думаю, что ты отвергнешь Иезекиля, я стану просить твоей руки у твоих дядей, как это и положено.
– Будем считать, что ты свое предложение сделал и что все теперь, даст Бог, будет хорошо.
От ее слов каждая волосинка в бороде Иезекиля возликовала, ведь именно такого ответа он ждал больше всего. Поэтому он тут же в нетерпении спросил:
– Хорошо, так когда в таком случае мы поженимся?
– Потерпи немного, Иезекиль, – на этот раз Нахва назвала его по имени без добавления обычного «шейх», устранив тем самым всякие церемонии между ними.
– Ну потерплю я, а дальше-то что?
– Прежде всего должна сказать тебе, что со дня смерти моей матери прошла всего лишь неделя, а этого недостаточно. Должно пройти по меньшей мере две недели, чтобы ты мог посвататься ко мне, а потом и жениться.
Иезекилю хотелось, конечно, чтобы она ответила «завтра», но он сразу же согласился, не веря, что Нахва так быстро примет его предложение.
– Будь по-твоему, великодушная моя!
– Послушай меня еще, Иезекиль.
– Я весь внимание.
– Посватать меня ты должен не у дядей моих, при всем моем к ним уважении, потому что я состою с ними не в прямом родстве, а так, седьмая вода на киселе. Посватать меня ты должен у всего племени в присутствии глав всех семей, и уважаемых людей, и молодых людей, которых все у нас знают, а может, и всех без исключения.
– К чему это заводить в нашем племени новые обычаи? Да и как нам накормить такую ораву?
– Не беспокойся, я сама все устрою. Все девушки племени будут готовить, печь хлеб и носить воду, а что до животных на убой, то у моей семьи этого добра хватает. Есть верблюды, козы, бараны, есть, на худой конец, не дающие приплод овцы.
Иезекиль довольно быстро, пусть и нехотя, согласился, так велико было его желание поскорей жениться на Нахве.
– У меня есть еще одно условие.
– Говори, свет очей моих.
– Ты объявишь перемирие на семь дней между тобой и теми, кто не признал твоего шейхства.
Лицо Иезекиля побледнело.
– А это еще зачем? – в его голосе послышалось раздражение.
– Единство всего племени под твоими знаменами для меня важнее всего. Полагаю, и для тебя тоже. Быть может, Аллах попустит сердцам людей в эти семь дней очиститься, и это случится во многом благодаря нам с тобой. Особенно если я возьму на себя женщин из числа несогласных, а ты займешься мужчинами. Ты ведь знаешь, Иезекиль, что женщины могут повлиять на мужчин.
Иезекиль внимательно слушал ее, поглаживая бороду и одобрительно кивая головой.
– Как знаешь и то, что женщины ценят мир больше, чем мужчины. Хотя женщина может быть и жестокой, когда побеждает своего врага.
При этих словах лицо Иезекиля снова побледнело, но Нахва нарочно не смотрела ему в глаза, чтобы окончательно не привести его в замешательство.
– Для женщины устойчивость гораздо важнее, чем для мужчины. И это поможет мне заставить женщин надавить на их мужей, чтобы те пошли на примирение. Остальное – за тобой. Надеюсь, тебя не нужно учить, что делать дальше. Ты ведь на заговорах и интригах собаку съел, – сказала она как бы шутя, но имея в виду то, что сказала.
Оба засмеялись, каждый думая о своем.
– А ты, должен тебе сказать, хитра.
– Твоя школа, Иезекиль. Что же касается третьего условия…
– Господи, помилуй! – вскричал Иезекиль.
– Аллах помилует непременно, Иезекиль, нужно только очистить душу.
– Дай-то Бог.
– Разве не хорошо было то, что уже произошло? – она загадочно улыбнулась, словно бросая ему смертельную наживку. – Так вот, третье условие таково: племя должно собраться в доме юноши, с которым я в тот день танцевала.
Иезекиль одернул абу и вскочил. Его затрясло, и, забыв о том, что они говорили шепотом, он произнес во весь голос:
– Это условие хуже, чем все вместе взятые! Нахва осталась сидеть на месте.
– Садись. Похоже, женщины, когда любят или ненавидят, способны придумать такое, что и в голову не придет самым сообразительным из мужчин.
Иезекиль с недовольным видом сел.
– Кто бы мог подумать, что Нахва, женщина, может придумать такое, что не придет в голову хитроумному Иезекилю?
Теперь Нахва смотрела ему прямо в глаза. Лицо Иезекиля все перекосилось, когда она назвала его хитроумным.
– О Аллах, говори наконец. Послушаем, что пришло тебе в голову.
– Я ведь так и не встречалась с тобой с того дня, а ты ни разу не поинтересовался почему. И вот появляешься здесь, когда на мою мать опустилось Божественное предопределение.
– Да будет Аллах милостив к ней, – Иезекиль решил осторожно разведать, что творится в ее голове. – Кто бы мог подумать, что обычный деревянный столб может упасть и убить человека.
Он почувствовал, что сболтнул лишнего.
– Хотя, скажу я, столб довольно толстый.
– Да, Иезекиль, видишь, что может сделать судьба с человеком, когда ей становится это угодно? Невозможно поверить, что простой деревянный столб может лишить человека жизни.