Мистер Уинкль и мистер Снодграсс раскланялись с джентльменом, уселись за стол и, чтобы не отстать от собеседников, потребовали грогу.
Мрачный индивид вытащил из кармана сверток грязной бумаги и, обращаясь к мистеру Снодграссу, спросил глухим голосом, вполне подходившим к его наружности:
— Вы — поэт?
— Да... то есть немного, — ответил мистер Снодграсс, теряясь от прямоты вопроса.
— О, поэзия в жизни то же, что свет и музыка в театре. Лишите театр этих прикрас или изгоните из жизни иллюзии, что останется?
— Совершенно верно, сэр, — согласился мистер Снодграсс.
— Начинайте, Джемми, — сказал испанский путешественник, — как черноокая Сьюзен — весь в Даунсе — смелей!
— Не угодно ли вам, прежде чем начать, еще стаканчик? — предложил мистер Пиквик.
Мрачный человек принял это предложение, смешал в своем стакане бренди с водой, отпил половину, развернул рукопись и начал рассказ, который мы нашли среди протоколов клуба под заглавием:
Рассказ странствующего актера
В рассказе моем вы не найдете ничего необычайного. Нужда и болезни — вещи хорошо известные в человеческой жизни.
Человек, о котором я буду говорить, был пантомимным актером и, как многие люди этого сорта, — запойным пьяницей. В свои лучшие дни он получал хорошее жалованье и, если бы был благоразумнее, мог бы получать его и еще несколько лет. Говорю «несколько лет», потому что люди, занимающиеся этой профессией, рано утрачивают физическую силу, которая составляет их единственное средство к существованию.
Как бы там ни было, его порок подействовал на него столь разрушительно, что стало невозможно выпускать его в ролях, в которых он был действительно полезен для театра. Кабаки имели для него прелесть неотразимую. Скоро он остался без куска хлеба.
Каждый, кто знаком с театральной жизнью, знает, какая масса жалких, искалеченных бедностью людей отирается около таких учреждений. Это не имеющие постоянной работы актеры, статисты, хористы, акробаты и им подобные. Они участвуют в каком-нибудь одном представлении, а затем их рассчитывают, пока вновь не понадобятся их услуги. Человеку, о котором я рассказываю, пришлось влачить подобную жизнь. Но скоро и этот источник иссяк для него. Мало-помалу он дошел до нищеты, и от голодной смерти его спасали только случайные подачки прежних товарищей.
Однажды я был приглашен в один из театров на Саррейской стороне Темзы и увидел этого человека снова. Я уже переоделся, чтобы идти домой, и шел через сцену, когда он остановил меня. Призрачные фигуры в «Пляске смерти», самые отталкивающие страшилища, какие когда-либо изображались искуснейшим художником, были ничто рядом с представившимся мне чудовищным зрелищем. Его обрюзгшее тело и тощие подагрические ноги в трико паяца, тусклые глаза, вымазанное белою краскою лицо, трясущаяся голова в причудливом колпаке и длинные костлявые, натертые мелом руки — все это имело вид отвратительный и неестественный. Он отвел меня в сторону и бессвязно начал рассказывать о длинном ряде неудач; закончил он, как всегда, тем, что попросил взаймы небольшую сумму денег. Когда я уходил, я слышал взрыв хохота, сопровождавший его выход на сцену.
День-два спустя какой-то мальчишка доставил мне грязный клочок бумаги, на котором несколько слов карандашом уведомляли меня, что человек этот опасно болен и просит, чтобы я навестил его.
Было поздно. Ночь выдалась темная, холодная, сильный порывистый ветер хлестал в окна каплями дождя, на безлюдных улицах стояли огромные лужи, редкие уличные фонари потухли от бури. Я не без труда нашел дом, который был указан в записке: угольный сарай, на чердаке которого и пребывал предмет моих поисков.
Жалкого вида женщина встретила меня и, сообщив, что больной только что задремал, осторожно ввела в свое жилье и усадила на стул у постели. Больной лежал лицом к стене, и пока он не замечал моего присутствия, я успел рассмотреть то, что меня окружало.
У изголовья кровати был протянут изорванный занавес, защищавший больного от ветра, врывавшегося сквозь бесчисленные щели. За изломанной решеткой камина тлели угли. На полу, на куче тряпья, спал ребенок, и женщина сидела возле него на стуле.
Пока я осматривался, прислушиваясь к тяжелому дыханию больного, он беспрестанно менял положение. Когда он раскинулся и его рука случайно коснулась моей, он вздрогнул и дико уставился на меня.
— Джон, — проговорила его жена, — это мистер Хатли. Ты посылал за ним.
— А! Хатли, — сказал он, проводя рукою по лбу, — Хатли!