Тем временем незнакомец ел, пил и болтал без устали. При каждом хорошем ударе он выражал игроку свое удовольствие и одобрение самым снисходительным и покровительственным тоном, который не мог не польстить заинтересованной стороне; а при каждой неудачной попытке поймать или задержать мяч не скрывал своей досады, бросая по адресу злополучного субъекта такие слова: «Ах, ах! глупо!», «Дырявые руки», «Растяпа», «Хвастун» и другие подобные же восклицания, которые, по-видимому, упрочили за ним в глазах всех присутствующих репутацию превосходнейшего и непогрешимого судьи, посвященного во все тайны великого искусства благородной игры в крикет.
— Чудесная игра —— прекрасно играли —— великолепные удары, —— говорил незнакомец по окончании игры, когда представители обеих команд ввалились в палатку.
— А вы играли в крикет, сэр? — осведомился мистер Уордль, которого очень забавляла его болтливость.
— Играл? Ну, еще бы —— сотни раз —— не здесь —— в Вест-Индии —— увлекательная игра —— возбуждающая —— весьма!
— Должно быть, жарко играть в таком климате? — заметил мистер Пиквик.
— Жарко? —— Как в пекле —— накалено —— жжет. Участвовал однажды в матче —— бессменно у ворот —— с другом полковником —— сэр Томас Блезо —— кто сделает больше перебежек —— бросили жребий —— мне начинать —— семь часов утра —— шесть туземцев караульщиками —— начал —— держусь —— жара убийственная —— туземцы падают в обморок —— пришлось унести —— вызвали полдюжины новых —— и эти в обмороке —— Блезо боулирует —— его поддерживают два туземца —— не может выбить меня —— тоже в обморок —— снял полковника —— не хотел сдаваться —— верный слуга —— Квенко Самба —— остается последний —— солнце припекает —— бита в пузырях —— мяч почернел —— пятьсот семьдесят перебежек —— начинаю изнемогать —— Квенко напрягает последние силы —— выбивает меня —— принимаю ванну и иду обедать.
— А что сталось с этим… как его? — осведомился мистер Уордль.
— Блезо?
— Нет, с другим джентльменом.
— Квенко Самба?
— Да, сэр.
— Бедняга Квенко —— так и не оправился —— меня выбил —— себя убил —— умер, сэр!
Тут незнакомец уткнулся носом в коричневую кружку; хотел ли он скрыть свое волнение, или отведать ее содержимое — мы судить не беремся. Знаем только, что он вдруг оторвался от кружки, вздохнул протяжно и глубоко и с тревогой поднял голову, когда два главнейших члена Динглиделлского клуба приблизились к мистеру Пиквику и сказали:
— Сэр, мы собираемся устроить скромный обед в «Синем Льве»; надеемся, что вы с вашими друзьями присоединитесь к нам.
— Конечно, — сказал мистер Уордль, — в число наших друзей мы включим и мистера… — И он повернулся к незнакомцу.
— Джингль, — сообщил этот расторопный джентльмен, тотчас же поняв намек. — Джингль —— Альфред Джингль, эсквайр, из поместья Голое место.
— Я буду очень рад, — сказал мистер Пиквик.
— Я тоже, — объявил мистер Альфред Джингль, одной рукой беря под руку мистера Пиквика, а другой — мистера Уордля и конфиденциально нашептывая на ухо первому джентльмену: — Чертовски хороший обед —— холодный, но превосходный —— утром заглянул в зал —— птица и паштеты и всякая всячина —— чудесные ребята —— вдобавок хороший тон —— воспитанные —— весьма!
Когда все предварительные церемонии были исполнены, компания, разбившись на маленькие группы по два-три человека, отправилась в город, и не прошло и четверти часа, как все уже сидели в большом зале магльтонской гостиницы «Синий Лев». Председательствовал мистер Дамкинс, а мистер Лаффи исполнял обязанности его заместителя.
Зал наполнился громким говором и стуком ножей, вилок и тарелок, метались три бестолковых лакея, и быстро исчезали сытные яства; во всем, что так или иначе способствовало суматохе, мистер Джингль принимал участие, с успехом заменяя по крайней мере полдюжины простых смертных. Когда каждый съел столько, сколько мог вместить, скатерть была снята, и на столе появились стаканы, бутылки и десерт; лакеи удалились, чтобы «привести все в порядок» — иными словами, воспользоваться в собственных своих интересах остатками яств и напитков, какими им удалось завладеть.
Среди последовавшего засим общего говора и смеха пребывал в полном молчании лишь один маленький человек с одутловатой физиономией, которая явно предупреждала: «Не говорите мне ничего, или я буду вам возражать»; когда разговор стихал, он осматривался по сторонам, словно готовясь произнести нечто весьма значительное, и время от времени покашливал отрывисто и с невыразимым величием. Наконец, улучив момент, когда шум поутих, человечек произнес очень громко и торжественно: