Но убийца не хочет стоять на дороге. Кто-нибудь может пройти мимо. Наверно, он идет рядом с ней и начинает разговор об учебе. «Над чем работаешь, как дела? Дай понесу сумку, она тяжелая…» Ему нужно отвести её к транспортному средству. Иными словами, к автостоянке.
Вероятно, он говорит, что хочет что-нибудь ей показать или отдать. То, что лежит в фургоне/пикапе/универсале, припаркованном здесь же, на Бродвее. Всего минута. И ведет ее дальше, продолжая болтать.
Ева подошла к четырехэтажной автостоянке на Бродвее, использовавшейся студентами и сотрудниками университета. Они покупали голографическую печать, вешали ее на лобовое стекло и могли приезжать и уезжать когда вздумается. Посетители платили почасно или посуточно. Не забыть проверить, сколько машин оставалось на стоянке между девятью и десятью вечера в день убийства…
Конечно, он мог припарковаться где угодно. Если повезло, то нашел местечко на улице, но автостоянка была ближе всего к аудиториям и общежитию. К тому же стоянка куда менее многолюдна, чем улица.
Сейчас здесь было тесно, вечером народу явно меньше. И все же никто бы не обратил внимания на двух человек, шедших к машине.
Логичнее всего было выбрать верхний этаж – он всегда полупустой. Кроме того, можно посадить ее в лифт, а это для него просто находка. Оказавшись в кабине, быстро вынимаешь шприц с опием, слегка пожимаешь девушке руку, и у нее начинает все плыть перед глазами.
«Когда Рэйчел выходила из лифта, у нее уже кружилась голова», – решила Ева, поднимаясь на четвертый этаж. «Эй, ты что-то побледнела… Давай, садись в машину. Не волнуйся, я подкину тебя до самого общежития. Для меня это не крюк».
Ева вышла на нужном этаже и осмотрела место. Охранники совершают обход каждые полчаса, но убийца наверняка знал это и заранее выбрал время. Посадил девушку в машину, после чего все было кончено. Когда они выехали на улицу, Рэйчел уже была одурманена либо без сознания. Оставалось вырулить на Бродвей и отвезти ее в заранее приготовленное место. Поскольку даме придется помочь выйти, место должно быть уединенное. Никакого вестибюля, через который нужно проходить, никаких видеокамер слежения. Здание… Какая-нибудь крошечная галерея в нижнем городе? Офис, закрывающийся на ночь? Старый дом, находящийся на реставрации? Скорее всего, какая-нибудь мастерская с квартирой наверху. Очень удобно. Никто не спросит, что делается внутри, когда двери заперты…
Ева подошла к перилам, посмотрела на раскинувшийся внизу студенческий городок и обвела взглядом панораму Нью-Йорка.
Все можно было сделать буквально за пятнадцать минут. Плюс перевозка. Уйма времени для того, чтобы создать посмертный портрет.
Вернувшись в машину, Ева связалась с Пибоди, находившейся в управлении.
– Составь мне перечень предприятий, работающих в городке или поблизости от него и обслуживающих студентов. Одежда, еда, развлечения, экскурсии – что угодно. Удели особое внимание фотостудиям и галереям. Отметь те, при которых есть жилые помещения. Семейные отбрось. Убийце не нужны копошащиеся вокруг жена и дети… Я беру личное время, – добавила Ева, – но если найдешь что-нибудь важное, позвонишь.
Она дала отбой и поехала домой.
Ева терпеть не могла брать личное время. Но если бы сейчас она этого не сделала, то чувствовала бы себя виноватой. Брак – это настоящий лабиринт условностей! Заблудиться в нем ничего не стоит.
Конечно, следовало бы поехать в управление, самой заняться тем, что она поручила Пибоди. Сосредоточиться на работе и не отвлекаться.
Почему люди считают, что семейная жизнь на пользу индивидуальности? Большую часть времени эта жизнь сводит человека с ума. Все было бы куда проще, если бы ее вообще не было. Она бы заканчивала работу и ехала куда хотела. Может быть, иногда встречалась бы с Мэвис. И время от времени выпивала после смены бутылку пива с Фини. Но волноваться за этих людей было вовсе не обязательно. И заботиться о них тоже. А теперь ничего не поделаешь…
«В конце концов, во всем есть хорошее и плохое», – думала Ева, сворачивая к воротам. С Рорком в ее жизни появилось много хорошего. Очень много. А если плохое заключается только в этой худой ехидне с кислой физиономией – что ж, она как-нибудь справится.
«Но когда пройдет этот час, я вернусь на работу. Рорк пусть справляется со своим пациентом как хочет», – думала она, поднимаясь по ступенькам к парадной двери.
В доме было прохладно и тихо. Ева решила, что в больнице возникли какие-то осложнения или задержка, и повернулась к стоявшему в вестибюле монитору.
– Где Рорк?
– ДОРОГАЯ ЕВА, ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ДОМОЙ…
Ласковое обращение в устах компьютера заставило ее закатить глаза. У Рорка было очень своеобразное чувство юмора.
– РОРК В КОМНАТАХ СОММЕРСЕТА. ХОТИТЕ ПОГОВОРИТЬ С НИМ?
– Нет, черт побери!
Неужели ей придется идти туда? В нору этой ехидны? Она никогда не была в комнатах, которые занимал Соммерсет.
Ева сунула руки в карманы и начала расхаживать по вестибюлю. Идти туда не хотелось. Он мог лежать в постели, а сумеет ли она когда-нибудь избавиться от ужасного зрелища Соммерсета, лежащего в постели?
Сомнительно.
Но, в таком случае, ей остается только снова удрать из дома и до конца дня чувствовать себя полной идиоткой.
«Что хуже – глупость или ночные кошмары?» – подумала Ева и шумно выдохнула. Ладно, она пойдет туда, но в спальню входить не будет. Останется в гостиной. Сойдет за учтивость по отношению к больному. Она посмотрит, не нужно ли что-нибудь Рорку – хотя что это может быть, представить невозможно, – а потом удерет оттуда к чертовой матери.
Долг исполнен, жизнь продолжается.
Она не часто бывала в этом крыле дома. Зачем, черт побери, ходить на кухню, если практически в каждой комнате стоят кофеварки и микроволновки? Личные покои Соммерсета находились за кухней и соединялись с остальной частью дома лифтом и лестницей. Ева знала, что иногда он слушал у себя музыку, смотрел телевизор и, как ей нравилось думать, совершал тайные ритуалы.
Дверь в его покои была открыта. Доносившийся оттуда смех сразу поднял Еве настроение – это был безошибочно узнаваемый хохот Мэвис Фристоун.
Ева заглянула в дверь и увидела свою закадычную подругу, стоявшую в центре комнаты. «Мэвис родилась на свет, чтобы находиться в центре», – подумала она.
Мэвис была маленькой и напоминала фею. Конечно, если можно представить себе фею в скинсьюте и неоновых босоножках на воздушной подушке.
Сегодня волосы Мэвис были по-летнему светлыми. Вполне приличный цвет, если не считать, что кончики прядей были розовыми и голубыми, а в локоны были вплетены крошечные серебряные колокольчики, весело звеневшие при каждом движении. Скинсьют был коротким, не имел спины и боков, а грудь прикрывали перекрещенные полоски ткани все того же розового и голубого цвета. Дополняли наряд крошечные шорты.
Хотя живот Мэвис был плоским как доска, Ева вздрогнула, вспомнив, что подруга беременна.
«Наверняка этот шедевр высокой моды для беременных создал Леонардо», – подумала Ева.
Возлюбленный Мэвис находился тут же. Огромный мулат смотрел на стильную будущую мать с таким обожанием, что Ева не удивилась бы, если бы его зрачки приняли форму сердечек.
Соммерсет сидел в передвижном кресле. Его обычно мрачное лицо сморщилось от смеха.
Ева испытала укол жалости, увидев загипсованную ногу и лубок на плече. Она знала, что такое сломанные кости, порванные мышцы и как тяжело переживает вынужденное бездействие человек, который привык все делать сам.
Она уже готова была сказать что-нибудь утешительное и даже дружелюбное, но тут Соммерсет повернул голову. В глазах старика мелькнуло удивление, а затем он с ледяной насмешкой сказал:
– Здравствуйте, лейтенант. Вам здесь что-то понадобилось?
– Даллас! – воскликнула Мэвис и раскинула руки. – Иди сюда, присоединяйся к компании!
Ева пошла к ней и увидела разноцветное полотнище с надписью «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ДОМОЙ, СОММЕРСЕТ!», висевшее между двумя элегантными шторами. «На такое способна только Мэвис», – подумала она.
– Выпьешь что-нибудь? У нас есть шипучка со льдом. – Мэвис повернулась к старинному столику на колесах, уставленному блюдечками с колотым льдом и бутылками с газированной водой и сиропами. – Все безалкогольное, – добавила она, – потому что, как сама понимаешь, наш хичхайкер[6] еще слишком мал для крепких напитков.