Старец помолчал. Затем на мгновенье обратил свой взгляд на Жоржа и продолжил:
– Ну а те, что идут дорогой гордости и неверия, пожнут то, чего заслуживают. Им суждено пройти цепь горьких разочарований и увидеть несбыточность надежд на свою особую роль в жизни людей. Они думают, что несут свет людям, но их окружает давящая тьма. Блаженны те из них, кто отринет дьявольское семя гордости и успокоится, облекшись в смирение. Как младенец успокаивается на руках матери, завернутый в теплое одеяльце, так и души детей Божиих успокаиваются в руках Бога, обернутые во смирение. Помните об этом, ибо враг хитер и беспощаден и выманивает нас лестью и разжиганием гордости из теплого одеяла смирения на ледяной холод смерти.
Отец Иоанн благословил народ и удалился из притвора. Жорж стоял как вкопанный, настолько точно слова старца сформулировали суть проблемы, с которой он столкнулся. Через некоторое время он вышел из глубокой задумчивости и медленно побрел к выходу. Люди расходились по домам, монахи шли по своим делам.
Жорж покинул монастырь и направился к месту своего ночлега. Его ждала беспокойная ночь. Он долго ворочался в постели, вставал и шел курить. Выпил водки, но чувство озноба не проходило. В голове теснились воспоминания, они выстраивали картину, о которой он раньше не догадывался.
Картину постоянного недовольства своей жизнью, желания легкого успеха, жажды быть среди сильных мира сего. Даже собственное имя Георгий ему казалось неуклюжим и простецким. Оттого-то и стал он называть себя на иностранный манер Жоржем. Потом в его жизнь вошел Блом. Человек, который словно все знал про него и обещал дать то, что равнодушный мир не собирался давать. Особенно нравилось чувствовать себя уникальным, иметь предназначение, которого никогда не будет у других.
Но это же чувство породило цинизм, восприятие мира, в котором успех сопутствует тому, кто умеет дурачить людей. Все понемногу огрублялось и в конце концов свелось к простым и грубым желаниям власти, денег, женщин. Потом наступил крах. Блом погиб бездарно и отвратительно. Секта распалась мгновенно, «венеристы» спаслись чудом по молитве тех, кто как раз и не хотел ни власти, ни денег. Но хотел добра людям без всякой выгоды для себя.
Он встал и подошел к зеркалу, посмотрел на свое отражение. «Как извратился твой путь, Жорж… нет, Георгий», – вдруг вырвалось у него вслух, и он понял, что не хочет больше и слышать о Жорже. Ему пронзительно захотелось быть не кем-то, а самим собой. И именно это рассматривать как желанное условие своей жизни. С этой мыслью он и отправился спать.
Утром Георгий встал, побрился, и ему, наконец, захотелось навести порядок в жизни. День оказался неожиданно удачным – он нашел неплохую работу. Уже через месяц его материальные проблемы разрешились, он освободился от долгов и мог вздохнуть с некоторым облегчением. Жизнь стала входить в нормальное русло. Георгий уже не брезговал ни общением с обычными работягами, которых стал находить вполне интересными людьми, ни своим скромным положением.
И все же его душа медленно обращалась к чему-то иному. Через полгода он снова побывал в монастыре, поговорил с монахами. Из их слов выходило, что жизнь в монастыре полна борьбы со страстями и соблазнами, но вера помогает преодолевать искушения и становиться чище. Георгий понял, что и его душе нужно начать борьбу за очищение. Но он хотел вести эту борьбу под руководством духовно опытных людей.
Так созрела мысль поступить в монастырь послушником. Старец Иоанн выслушал немного сбивчивый, но все же откровенный рассказ Георгия и молвил:
– Трудно, Георгий, тебе будет. Выдержишь ли?
– Теперь мне, отец Иоанн, уже везде трудно будет…
Старец помолчал, затем внимательно посмотрел на него. И тихо, мягко сказал:
– Пятнадцать лет, брат, будешь бороться с гордостью, пока не одолеешь. Готов ли взять этот крест и понести его?
– Готов, – дрогнувшим голосом ответил Георгий.
– Тогда благословляю.
Пятнадцать лет спустя седой монах стоял на коленях на могилке старца Иоанна и плакал:
– Прости, отец, пятнадцать лет прошло, а гордость моя так и не побеждена. Помолись за меня, отче, там, на Небе, как когда-то молился за нас, погибавших в Козлином Разбеге.
Это был Георгий.
Вскоре после этого наступила Пасха. После праздничных служб многочисленные богомольцы выходили из храма и невольно обращали внимание на монаха, стоявшего поодаль у надкладезной часовни. Его глаза светились тихим небесно-голубым светом, а лицо было добрым и даже растроганным. От него незримо, но явственно исходило смирение.
К нему подошла женщина и сказала: