Тем не менее кухня мне понравилась. В ней было тепло и солнечно, а из-за того, что одна стена была стеклянной, казалось, будто мы сидим в саду. Как на пикнике. Увидев, что стол накрыт на двоих, я подождал, пока мне скажут, куда сесть. Тарелки были большие, черные и блестящие, приборы сияли в лучах солнца, а от двух хрустальных стаканов по стеклянной поверхности стола разбегалась радуга. В центре стояла миска с салатом и стеклянный кувшин с водой, вода, как я заметил, была со льдом и лимоном. Под каждым предметом черные мраморные подставки. Глядя, как все сверкает, я испугался при мысли, что испачкаю салфетку.
Ножки стула Элизабет скрипнули – она села. Положила на колени салфетку. Я заметил, что она переоделась в спортивный костюм шоколадного цвета, гармонировавший с ее волосами и выгодно оттенявший кожу. Стул Люка тоже скрипнул, когда он сел. Элизабет взяла большие вилку и ложку и стала накладывать листья салата с маленькими помидорами себе на тарелку. Люк выжидательно смотрел на нее. У него на тарелке лежал кусок пиццы с сыром. Без оливок. Я засунул руки глубоко в карманы и нервно переминался с ноги на ногу.
– Что-то не так, Люк? – спросила Элизабет, поливая салат соусом.
– А где сядет Айвен?
Элизабет замерла, плотно закрутила крышку на банке с соусом и поставила ее на середину стола.
– Ну же, Люк, не валяй дурака, – сказала она весело, не глядя на него. Я знал, что она просто боится поднять глаза.
– Я не валяю дурака. – Люк нахмурился. – Ты же сказала, что Айвен может остаться на обед.
– Да, но где Айвен? – Она старалась сохранить в голосе мягкость, посыпая салат тертым сыром. Я понимал, что она не хочет доводить дело до ссоры. Иначе она бы сразу положила этому конец, и не было бы больше никаких разговоров о воображаемых друзьях.
– Он стоит прямо рядом с тобой.
Элизабет со звоном опустила нож и вилку на стол, и Люк вздрогнул. Она открыла рот, чтобы отчитать его, но ей помешал звонок в дверь. Как только она вышла, Люк встал со стула и достал из кухонного шкафа тарелку. Большую черную тарелку, такую же, как две другие. Он положил на нее кусок пиццы, достал вилку, нож и салфетку и поставил все это на третью черную подставку рядом с собой.
– Вот твое место, Айвен, – радостно сказал он и откусил от своего куска пиццы. Расплавленный сыр повис у него на подбородке, как желтая нитка.
Честно говоря, если бы не мой урчащий от голода живот, я бы не сел за стол. Я знал, что Элизабет рассердится, но ведь если я очень быстро проглочу еду, пока она не вернулась на кухню, то она и не узнает.
– Хочешь еще оливок? – спросил Люк, вытирая рукавом с лица томатный соус.
Я засмеялся и кивнул. У меня потекли слюнки.
Элизабет вбежала на кухню как раз в тот момент, когда Люк тянулся к полке.
– Что ты делаешь? – спросила она, ища что-то в ящике.
– Достаю Айвену оливки, – объяснил Люк. – Он любит пиццу с оливками, помнишь?
Она посмотрела на кухонный стол, увидела, что он накрыт на троих, и устало потерла глаза:
– Послушай, Люк, тебе не кажется, что это перевод еды – класть оливки на пиццу? Ты их не любишь, так что потом мне просто придется их выбросить.
– Нет, это не перевод еды, потому что Айвен их съест, правда, Айвен?
– Конечно съем, – сказал я, облизывая губы и потирая ноющий живот.
– Ну и?.. – Элизабет вопросительно подняла бровь. – Что он сказал?
Люк нахмурился:
– То есть ты его еще и не слышишь? – Он посмотрел на меня и покрутил пальцем у виска, показывая, что его тетушка сошла с ума. – Он сказал, что, разумеется, съест оливки.
– Как это мило с его стороны, – пробормотала Элизабет, продолжая рыться в ящике. – Но ты уж убедись, чтобы все было съедено до конца, потому что, если что-то останется, это будет последний раз, когда Айвен с нами обедает.
– Не волнуйтесь, Элизабет, я мигом все проглочу, – сказал я ей, набрасываясь на пиццу. Не мог же я допустить, чтобы меня никогда больше не приглашали сюда на обед. У нее были грустные глаза, грустные карие глаза, и я верил, что сделаю ее счастливее, если съем все до крошки. Так что я ел быстро.