Ника с наслаждением ела маленькие многослойные бутерброды и продолжала со стороны, словно из зрительного зала, наблюдать за своими спутниками. Кейт и Лесли синхронно сдвинули шезлонги, взяли со столика одинаковые молочно-белые коктейли с вишенками, одинаково улыбнулись друг другу и тихо заговорили о чем-то — оба крупные, красивые, созданные друг для друга. «Странный мы все-таки народ — люди», — с улыбкой подумала Ника.
Тоненькая, стриженая, с точеной фигуркой и огромными глазищами на треугольном кукольном личике, Сандра яростно заглатывала кусочки ананасов и швырялась оливками в Криса, который подтащил свой плед к шезлонгу Джин и теперь сидел у ног девушки, пожирая глазами ее мускулистую наготу, едва прикрытую красным бикини. Джин, игнорируя его нашептывания, выразительно поглядывала на Тома, чья рельефная мускулатура свидетельствовала об увлечении бодибилдингом. Том, улыбавшийся всем девушкам по очереди, в этот момент кружил вокруг Эйлин, лежавшей в томной позе на белоснежном пледе. Эйлин же неподвижным взглядом наблюдала за Полом, и Нике в очередной раз пришло в голову сравнение со змеей — красивой и ядовитой.
Но ее роль созерцателя длилась недолго. С разных сторон к Нике уже направлялись двое — Скотт, спускавшийся в каюту переодеться, и Пол, закончивший приготовления. Пол оказался первым.
— Я готов начать работу, Вика. — Склонившись над ней, он взял ее за руку и слегка потянул, вынуждая встать и распроститься с блаженным бездельем.
— Но что мне надеть? Я не решила, подскажите.
Его взгляд сказал, что лучше ей все снять. Этот откровенный взгляд должен был бы возмутить ее, но, увы, возбудил. И Ника рассердилась — не на него, на себя. Это был гнев бессилия — она ничего не могла с собой поделать, лишенная опоры, запутавшаяся в неразрешимости своих проблем. Ее душа молчала.
— Давайте спустимся к вам в каюту, я помогу выбрать, — вкрадчиво предложил художник, и она, одурманенная коктейлем, солнечным теплом, блаженством комфортного бытия, приняла его руку и пошла, двигаясь, точно сомнамбула.
В ее небольшой каюте все было выдержано в белых и синих тонах. Даже шелковое белье на слишком широком для такого помещения ложе сверкало глубоким синим цветом, а покрывало на нем напоминало вечернее небо, так же как и мягкий ковер, лежавший на полу. На белом столике в синей с золотом вазе благоухал букет белых роз, срезанных на утренней заре.
Ника сдвинула в сторону дверцу плоского платяного шкафа и открыла взору художника свои платья. Среди ее излюбленных синих, «фруктовых», пастельных тонов пламенел огненный шелк. Этот пеньюар завораживал Нику, как завораживает пламя костра. Огненно-алое одеяние с глубоким треугольным вырезом и свободными рукавами не имело застежек, оно схватывалось широким и длинным поясом — язычком пламени.
Пол стоял позади Ники — она не могла видеть гипнотического взгляда его серых глаз, но всем существом ощущала присутствие этого столь мучительно будоражившего ее мужчины. Сильный запах его одеколона и сигар, жар, исходивший от его тела, разогретого солнцем и желанием… Все в Нике было напряжено, и, когда его руки коснулись ее плеч, она тихонько ахнула.
Почувствовав, что ее тело отозвалось на его прикосновение, Пол сжал ее плечи сильнее, и в его руках почувствовалась жадность.
— Вы хорошо владеете собой, Вики.
Она ощутила, как висок обожгло горячее дыхание, и он придвинулся к ней — почти обнаженной.
— Вы выглядите такой холодной, безмятежной, насмешливой. Но внутри вас полыхает огонь. Я нарисую вас изнутри. Наденьте это…
В каюту постучали.
— Эй, — ревниво прокричал Скотт, — у нас тут не принято уединяться больше, чем на десять минут! А они уже прошли!
— Вы по часам следили? — не без досады рассмеялся художник.
Ника же, испытав неожиданное облегчение, радостно позвала:
— Входите, Скотти! Мы выбираем наряд для портрета.
Скотт не заставил себя ждать. Он одобрил выбор Пола, и, когда Ника, переодевшись в маленькой туалетной комнате, вышла к ним в струящемся до пола алом шелке и открытых красных туфельках на высоких шпильках, оба на секунду онемели.
Пол попросил Нику взять из вазы крупную белую розу. Поднявшись на палубу, он набросил на шезлонг плед цвета черной вишни и усадил Нику у западного борта яхты.
— Я буду писать вас на фоне заката.
Он работал до самого ужина.
— Думайте о любви! — приказал ей художник.
И Ника наконец дала себе волю. Полулежа в блаженном уюте мягкого пледа, в ласке алого шелка, в прощальных лучах уходящего солнца, она последний раз — Ника пообещала это себе — вспоминала Кешку. Его чудесное тело, его лицо, восходившее над ней, все мгновения той сумасшедшей, той прекрасной ночи…
Кисть художника тем временем жадно схватывала все оттенки упоения страстью, странно преобразившие прелестное забывшееся Никино лицо.
Пережив напоследок заново ночь своей единственной любви, Ника закрыла опечаленную память, как закрывают шкатулку с дорогими письмами. Но ее тело, изнеженное роскошью, по-прежнему жаждало ласк и прикосновений. И она подумала, что это очень хорошо. Она отдастся художнику — его страсть поможет ей забыть Кешку. И тогда, переступив этот порог, она сможет принадлежать Рею. Она сочла это удачным решением проблемы. И впредь — вообще никаких проблем, а только разнообразные удовольствия обеспеченной и счастливой жизни. Ника потянулась и чуть не уронила забытую на коленях розу. Она с внезапной грустью взглянула на цветок, поблекший, словно опаленный огненным шелком, к которому так доверчиво приникли его нежные лепестки.
— Цветок в пустыне… — сказала она вслух. — Это ваша любимая аллегория? Что она означает? Женщина без любви? Или женщина, опаленная греховной страстью? Страсть или одиночество?
— Разумеется, одиночество. Женщина не может существовать без любви, она увядает, как этот цветок. Но мою аллегорию можно трактовать иначе: любовь, победившая одиночество. Цветы в пустыне — это торжество любви.
— В пустыне, но не в огне, — задумчиво произнесла Ника, баюкая увядшую розу.
Пол отложил кисть и подошел к девушке.
— Устали, Вики? Простите, я вас измучил. Но вы были так прекрасны, я ловил каждое мгновение. Отдохните теперь…
Изгнанная, чтобы не сбивать Нике настроение, Полом молодежь устала тесниться в кают-компании, тихо взбунтовалась и, по одиночке и группами, начала подтягиваться на палубу. Пол, занятый разговором с Никой, не сразу заметил лазутчиков, бесшумно окруживших мольберт. А увидев, быстро подошел к явно ошеломленным зрителям и резко отвернул холст в сторону океана.
— Я не люблю, когда смотрят незаконченную работу! — Он едва сдерживал гнев. Но никто не обиделся. Все молча разошлись, и только Лесли внимательно, будто в первый раз взглянув на лениво поднимающуюся с шезлонга Нику, обронил:
— Это неожиданно!
Зазвонил колокол, возвещая о том, что пора переодеваться к ужину. Вскоре все сидели в кают-компании, похожей на маленький зал очень дорогого ресторана. Мексиканец и худой мрачный повар подавали одно за другим все новые блюда, подносили вина. Но у Ники отчего-то не было аппетита, и она ограничилась устрицами, к которым пристрастилась в последние дни. Влюбленный Скотт не сводил с нее глаз, буквально угадывая каждое желание девушки: раскрывал устрицы, подносил зажигалку. При этом не забывал прикладываться к стакану с не слишком разбавленным виски. Нике вдруг захотелось побыть одной, и, когда вся компания за десертом сосредоточилась на просмотре и обсуждении нового фильма, где Мадонна вполне убедительно изображала жену аргентинского президента, Ника выскользнула на палубу.
Веселый беспорядок дня — яркие полотенца, пледы и столики на колесах — был убран. Над пустынной палубой царил закат. Ника увидела Пола, покинувшего компанию еще раньше, чем она. Он, ничего не замечая вокруг, творил, дерзко пытаясь запечатлеть на маленьком холсте грандиозное зрелище.
Ника тихо отошла к перилам и, облокотившись на них, замерла, завороженная изумительным творением природы, с которым не шло в сравнение человеческое искусство. Эта двойная красота, созданная высью и отраженная в зеркале океана, так зачаровала ее, что Ника не заметила, как к ней приблизилась — подкралась? — Эйлин. Ника обернулась в последний момент, услышав шорох ее длинного платья («змеиного хвоста»). Эйлин, вся в белом, была похожа в сумерках на привидение.