Опираясь, Велга волокла своё усталое изнеможённое тело вверх по мосту. И, поднявшись на середину, остановилась.
– Чего встала? – не выдержала старушка.
– Отдохнуть хочу.
– Молодая ты уставать, – сплюнула в воду старуха.
Велга не ответила, не отрывая глаз от тёмных вод Мутной. Прежде она никогда не поднималась по мосту. Отец всегда выбирал дальний путь, чтобы проехать в город. Якобы ноги боялся переломать и себе, и лошадям на горбатом Сутулом. Велга знала, что дело в другом. Здесь, на этом самом месте, утонула княжеская слава Буривоев.
Три века прошло с тех пор, но до сих пор не смыла их позора.
Так было принято испокон веков: стоило правителю, воеводе, голове или любому человеку при власти прогневать народ и потерять доверие, как его сбрасывали с Сутулого моста прямо в реку. Выплывет – будет жить, потонет – так ему и надо. Но никогда к власти его уже не допустят.
Так и случилось с первыми Старгородскими князьями Буривоями. Пятый правящий князь Гостомысл Буривой отказался сдать город рдзенскому королю. Год держали осаду, год граждане Старгорода не сдавались. Начался голод, народ взбунтовался, и тогда бояре Белозерские сговорились с рдзенцами, и князя Гостомысла сбросили в реку, лишив и жизни, и власти, и даже княжеского имени.
– Ты чё, девка? – старуха перегнулась через поручень, чтобы заглянуть ей в лицо. – Ты чё? – она оглядела её быстрым цепким взглядом. – Обидели, да?
В ответ получилось только выдать неуверенный всхлип.
– Ох, девчушка, – сочувственно вздохнула старушка, – видимо, сама уже себе что-то придумала, – прищурилась и вытащила из корзины, прикрытой платком, румяный пирожок. – На.
Руки у старухи были немногим чище, чем у Велги, и, кажется, грязь уже втёрлась под ногти и кожу: такими серыми, хотя, кажется, даже мытыми они выглядели. Такие бывали у слуг, которые работали в саду. Их на кухню уже не пускали. Сколько бы они ни тёрли руки щёткой, чёрная земля так и оставалась на коже.
– Не нужно, – чуть отвернулась Велга и добавила с неожиданным для самой себя смущением: – Спасибо.
– Да возьми, – настойчивее пихнула старуха. – Бери, говорю.
Отказывать было неудобно, и Велге пришлось забрать пирожок. От одной мысли, чтобы съесть его, затошнило. Взгляд зацепился за серый поеденный молью платок, которым старуха накрыла корзину.
– Бабушка, – пролепетала жалобно Велга. – А можно мне… твой платок? Волосы покрыть…
Толстые грубые пальцы с чёрными ногтями беспокойно затеребили ткань.
– С непокрытой головой да распущенной косой нехорошо, – пробормотала старушка, но платок отдавать не поспешила.
– Стыдно, – пробормотала Велга, хотя вовсе не стыд ею двигал.
– Ох, ладно, бери!
И, стащив с корзины платок, она передала его Велге. Та, придерживая одной рукой пирожок, другой повязала растрёпанные волосы.
– То-то же, – оглядела её старушка. – Куда идёшь?
– К тётке.
– А родители что?
В ответ получилось только помотать головой, впрочем этого хватило.
– Ох, сиротинушка, – старушка послюнявила палец и потянулась им к лицу Велги, верно заметив какое-то пятно. Та отпрянула в сторону.
– Не надо, я сама.
– Ну как знаешь, – сморщилась старушка. – Ишь ты…
Велга вскинула брови, задрала подбородок гордо, по-княжески. Простолюдинки, кроме Мухи, и коснуться её случайно опасались, чтобы не оскорбить. Только наглые попрошайки да блаженные у подножия храма так же бесцеремонно хватали за руки, целовали пальчики, вымаливая милостыню.
Жалость и сочувствие, только что читавшиеся в глазах старушки, в мгновение исчезли. Она быстро засеменила вперёд. Рыжая потрусила было за ней, но оглянулась на хозяйку и замешкалась. Вернулась.
Пирожок, казалось, прожигал ладонь. Рыжая ткнулась в него мокрым носом, облизнула пальцы.
– Держи, – Велга отдала угощение собаке, и та жадно схватила, заволновалась, засуетилась: «Куда спрятать? Куда спрятать?»
Народ на мосту, недовольно ворча, толкал их дальше вниз. Спустившись, Велга отошла чуть в сторону, подождала, пока Рыжая поест.
Правый берег Мутной покрывала деревянная мостовая, и идти по ней босыми ногами было приятнее, чем по голой земле.
Старгород гудел. Фыркали лошади, лаяли собаки, гоготали сбежавшие испуганные гуси, и кричали люди, разбегаясь от проклятых птиц. Ни Велга, ни Рыжая к такому не привыкли. Одна росла во дворце и гуляла только с нянюшкой и гриднем, которые никому не позволяли её толкнуть. Вторая не встречала других собак, кроме соседских, с которыми ругалась уже скорее по привычке. И теперь они жались друг к другу, протискиваясь через толпу на большую дорогу.