Тем временем очередной шквал аплодисментов выплеснул на трибуну секретаря ЦК ВКП(б) товарища Жданова. Так я его увидел в первый раз…
Товарищ Жданов олицетворял собой здоровье и полнокровие партийной жизни. Он развернулся на трибуне во всю ширь и рассказал, сверкая небольшими очами, о непревзойденном гениальном анализе наших побед, сделанном товарищем Сталиным на последнем съезде партии. Постепенно он как-то добрался и до писательских дел.
– Нет и не может быть в буржуазной стране литературы, которая бы последовательно разбивала всякое мракобесие, всякую мистику, всякую поповщину и чертовщину, как это делает наша литература. Для упадка и загнивания буржуазной культуры характерны разгул мистицизма, поповщины, увлечение порнографией. «Знатными людьми» буржуазной литературы, той буржуазной литературы, которая продала свое перо капиталу, являются сейчас воры, сыщики, проститутки и хулиганы. Так обстоит дело в капиталистических странах… – аплодисменты. – Не то у нас. – Аплодисменты. – Наш советский писатель черпает материал для своих художественных произведений, тематику, образы, художественное слово и речь из жизни и опыта людей Днепростороя и Магнитостроя…
Особенно слово и речь, подумал я и сделал вид, что уснул. Молчанов немедленно разбудил меня локтем в бок.
– …Будьте на передовых позициях бойцов за бесклассовое социалистическое общество! – закончил Жданов и снова с удовольствием погрузился в море аплодисментов.
Тут оказалось, что Буревестник сказал далеко не все. Это к лучшему, подумал я, поскольку Алексея Максимовича знал весьма неплохо и ожидал, что он непременно проговорится о подлинных целях съезда.
Зашел Алексей Максимович очень издалека. Со времен превращения вертикального животного в человека.
– Трудно представить Иммануила Канта, – говорил Алексей Максимович, – в звериной шкуре и босого, размышляющем о «вещи в себе»…
Счастливый Буревестник. Мне так вообще трудно представить себе Иммануила Канта хоть в шкуре, хоть и без оной.
– Не сомневаюсь в том, что древние сказки, мифы, легенды известны вам, но очень хотелось бы, чтобы основной их смысл был понят более глубоко…
Я насторожился. Вот сейчас-то он и проговорится насчет здорового пролетарского оккультизма, социалистической эзотерики, передовой коммунистической магии…
– Смысл этот сводится к стремлению древних рабочих людей облегчить свой труд, усилить его продуктивность, вооружиться против четвероногих и двуногих врагов, а также силою слова, приемов «заговоров», заклинаний повлиять на стихийные, враждебные людям явления природы. Последнее особенно важно, ибо знаменует, как глубоко люди верили в силу своего слова, а вера эта объясняется явной и вполне реальной пользой речи, организующей социальные взаимоотношения и трудовые процессы людей.
Знал бы Алексей Максимович, что «древние рабочие люди» могли шутя поднять все это здание со всеми делегатами и перенести его куда-нибудь в Замоскворечье, чтобы не портило архитектурный ансамбль. Так что мимо, дорогой друг. Я облегченно вздохнул.
Далее Буревестник поминал зачем-то епископа Беркли, Христа, Микулу Селяниновича, Арсена Люпена, Тиля Уленшпигеля, Ивана Дурака, Ивана же Грозного, Нестора Кукольника, Пирпонта Моргана… Эрудиция у него была чудовищная. Потом он обрушился на Достоевского и объявил, что Федор Михайлович нашел свою истину в зверином, животном начале человека, а под конец своей бесконечной речи потребовал немедленного написания «Истории фабрик и заводов», причем в качестве положительного примера привел Марию Шкапскую. Бедная Маша, подумал я и толкнул локтем в бок соседа: «Однако, не спи, Иван. Неприлично…»
Доклад длился три часа, а показалось – десять. В перерыве был а-ля-фуршет.
Иван побежал к каким-то московским знакомцам, а я, наполнив свою тарелку всякой всячиной, нашел место за дальним столиком и принялся разглядывать присутствующих. Членов президиума ждать здесь, разумеется, не приходилось: бесклассовое общество никак не могло построиться. А мне так хотелось поближе разглядеть Алешу Толстого… В президиуме он сидел с преувеличенной уверенностью, как безбилетник, проникший в приличный театр. Мариэтта была мне неинтересна во всех смыслах, равно как и Чуковский, а вот с Эренбургом, скажем, хотелось бы обменяться некоторыми соображениями относительно белокыргызской поэзии. Или подстеречь его в Париже?..
Совершенно седая Ольга Дмитриевна Форш, проходя мимо, посмотрела на меня очень внимательно, покачала головой и что-то сказала своему спутнику.
Наверное, она нехорошо подумала о Гумилеве. Я подчеркнуто светски поклонился и даже стукнул несуществующими каблуками мягких ичигов, отчего Ольга Дмитриевна покачнулась и повлекла своего спутника дальше. Уж не знаю, что ей почудилось…
Странное дело: покойником здесь был я, но именно я-то и смотрел на них на всех, как на мертвецов. И, пожалуй, впервые почувствовал, что запах разлагающегося Слова – отнюдь не метафора.
4
Ничто не дается без жертвы. Ни одной тайны не узнаешь без послания в смерть.
Короткий сюжет, снятый оператором местной телекомпании, два дня спустя показал московский «Взгляд». Видно было, что под простыней лежит не человек.
Волочащийся хвост не оставлял вообще никаких сомнений. Умельцы тут же провели компьютерную реставрацию, и Насрулло Динозаврович продемонстрировал зрителям свою истинную звериную сущность. Теперь спрятать концы в воду было очень и очень трудно. Любимов по-бульдожьи вежливо вцепился в какого-то чина с Петровки и по капле выдавливал из него раба должностных инструкций. Шапшелевич ходил ошалелый: ему посулили гонорар в двести тысяч долларов и уже успели всучить аванс за книгу о «чудовище из Октября», а начальник группы, прилетавшей за трупом ящера, прозрачно намекнул о новой должности и головокружительных перспективах.
Олег Наумович удивлялся: да если бы у нас Ельцина грохнули во время исторического визита, и то столько шума бы не было… и уж тем более не заплатили бы…
Николай Степанович все это время из дома не выходил, следил за эфиром и просматривал газеты. Парни вчера утром улетели домой. Естественно, через Москву. Подозрений на них не было, в свидетели они тоже не годились, зато администратора гостиницы мытарили до тех пор, пока он не рассказал, что за щедрым жильцом и раньше замечались некоторые странности… Например, в ресторан он не ходил, питался исключительно в номере, и горничные выносили потом оттуда довольно необычные объедки…
Но самое удивительное, что никто не упоминал о пакете с героином, который Николай Степанович для пущей важности вложил в распоротое брюхо ящера.
Видимо, «бритва Оккама» в руках угро не знала пощады и отсекала все, по ее мнению, лишнее.
Репортер из местной газеты «Морда буден» был двоюродный брат Гаврилова, и отказать ему в интервью оказалось невозможно. Энергичность его могла соперничать только с его же невежеством. В профессиональных кругах он навек прославился проблемной статьей «Кто рубит сук?», вышедшей на заре перестройки и наделавшей много шума. Впрочем, в «Морде», как во всяком хорошем хозяйстве, все шло в дело. Возникнув когда-то в кооперативные времена как листок рекламы и объявлений, выходивший раз в неделю, газета выросла в четырехтетрадное чудовище со стотысячным тиражом. Серьезные материалы перемежались там с совершенно безумными откровениями духовидцев и контактеров. Заголовок вроде «Можно ли забеременеть от мумии?» считался в этой газете вполне рядовым. Но иногда там проскальзывали и подлинные сенсации всероссийского масштаба, например – «В реке Клязьма найдено тело настоящего Ельцина!» Так что дать интервью относительно усопшего ящера именно этой газете было и полезно, и забавно.
Николай Степанович с возмущением говорил о людях, которые, неожиданно для себя разбогатев, стали держать в доме не только собак и кошек редких пород, не только покупать чистокровных арабских жеребцов, но и посягнули на крокодилов, варанов, питонов, игуан и прочих подобных зверюг, требующих для своего содержания соблюдения установленных правил.
Вот, например – и он рассказал историю из недавнего прошлого, когда один аквариумист-любитель, ничтоже сумняшеся, выпустил «лишних» рыб в пруд-охладитель Ангарской ТЭЦ. Рыбы, не ограниченные теперь объемом аквариума, принялись расти в тепленькой водице, напоминавшей родные тропики. Николай Степанович лично был свидетелем сюрреалистической рыбной ловли, когда мальчишки таскали на удочки килограммовых гуппи и меченосцев. Видимо, так вот и исчезнувший жилец приобрел где-то небольшую красивую ящерицу… Мы в ответе за тех, кого приручаем, закончил он сакраментальной фразой. Репортер долго благодарил Николая Степановича, пока, выйдя в прихожую, не обнаружил там Гусара, меланхолически дожевывающего репортерскую шапку. Пришлось отдать свою, ненадеванную. Гусар ухмылялся. Он явно что-то знал.