Выбрать главу

– Не люблю ни тех, ни других, – сказал Говард и уселся поплотнее. Мотор взревел.

Воздух, горячий и плотный, ударил в щеку, затрепетал – как будто бы над ухом развевалось маленькое знамя. – Говорите прямо, Ник, что вы хотите от бедного сочинителя?

– Вы в одиночку занялись очень опасным делом, Роберт! – из-за ветра я почти кричал. – Я приехал, чтобы прикрыть вашу спину!

– От тех парней, что сзади?

– Может быть! А может быть, от тех, которые впереди! Еще не знаю!

– Здесь не Чикаго! Этим парням придется иметь дело не только с нами!

– Может быть, да, может быть, нет! Даже техасцы предпочитают иметь дело с теми врагами, в которых верят!

– Ничего не понимаю!

– Вы докопались до какой-то тайны! И на вас обратили внимание!

– Ник, закройте окно! Ни черта не слышно!

Я поднял стекло. Оглянулся. «Фордик» приотстал, но упрямо держался в кильватере.

– Наверное, это души Бонни и Клайда все никак не успокоятся…– Говард усмехнулся одними губами. – Ладно, Ник, про опасные дела мы поговорим в более спокойной обстановке…

Он поднял стекло со своей стороны и еще вдавил педаль.

Мы влетели в аллею, как в ущелье меж белых, будто старая кость, стволов.

Солнце замелькало. Чуть зеленоватая листва давала призрачную тень. Мне остро вспомнилось вдруг детство – Тифлис? Поповка? – и я бегу мимо штакетника и стучу палкой по доскам, и запах полыни, и летящий жук…

Огромный жук, сверкнув в последний миг золотом, пулей врезался в стекло машины и размазался, на миг став похожим на страшную зеленую пятерню.

Говард издал густой горловой звук. Мне показалось, что лицо его превратилось в меловую маску. Потом меня бросило на него, и моментально замерзшим взглядом я долго видел летящий на нас тополинный ствол с ярко-красным по затеси знаком Иджеббала Зага…

9

Нужно идти, надев на голову терновый венок, чтобы сказать, о чем думает колодец.

Атуа Мата Рири

– Николай, нам нужно объясниться…– Николай Степанович прошелся по номеру, глядя под ноги. – Николай, нам нужно…

– Что это ты сам с собой разговариваешь? – тревожно спросил Коминт.

– У Анны Андреевны присказка такая была: помню, как ни придет кто-то из нас поздно: «Николай, нам нужно объясниться.» Теперь – как шрам на память.

– И чего вам не жилось…– вздохнул Коминт. – Вон мы с Ашхен – сорок лет скоро…

– Время было другое. Принято было практиковать свободную любовь. А закалка старая. Вот и мучились…

– Теперь зато не мучаются… Какая твердая койка. Не мог ты в приличной гостинице номер снять?

– Эту просто в случае чего не жалко… Все это чушь, Коминт. Все это чушь. Ну-ка, давай разъясним себе нашу собственную диспозицию. Итак, вот они мы. Врага мы вроде бы знаем в лицо, но не представляем, где его искать. И мы знаем, что наш враг тоже имеет врага…

– Что значит – где искать? – перебил Коминт. – Каин и эта Дайна…

– Это форпосты. А я говорю об основных силах. Где они, сколько их. Артиллерия, авиация…

– Понял тебя. Все равно: работать придется именно этих.

– Боюсь, что так.

– И тогда, если Каин прячется – то остается одно…

– Вот именно.

– Но баба должна быть крутая. Там, наверное, охранников понапихано… и вообще неожиданно уже не получится… Будет веселее, чем в Будапеште, нет?

– Да. Придется размять кости…

10

Микилл: Тогда расскажи мне сперва о том, что происходило в Илионе. Так все это было, как повествует Гомер?

Петух: Откуда же он мог знать, Микилл, когда во время этих событий Гомер был верблюдом в Бактрии?

Лукиан.

Фамилия гавриловского брата, репортера из «Морды буден», была Бортовой. С ним, опухшим от дешевой водки, Николай Степанович столкнулся утром нос к носу в буфете гостиницы.

– Пристроил я ваше интервью в «Плейбой», – сказал Бортовой, брюзгливо морщась; видимо, казалось ему, что с Николаем Степановичем они расстались вчера. – Не фирма. Платят гроши…

– Здравствуй, Миша, – сказал Николай Степанович.

– Ах, да, не виделись же сегодня… Ну, тогда за встречу? – предложил он, но денег не вынул.

– Знаешь, Миша, – сказал Николай Степанович, – вчера я молился, чтобы нужный мне человек вышел из-за угла…

Он взял бутылку «Смирновской», две пиццы, пиццу нагрузил на Бортового, а сам с бутылкой в руке пошел к выходу. В номере они сели на койку, поставили тумбочку посередине, Николай Степанович разлил водку в пластиковые стаканчики: себе поменьше, Бортовому побольше…

– Ой, хорошо, – простонал Бортовой, вытирая выступивший пот. – Будто Фредди Крюгер босичком по душе пробежался…

У Миши было чудесное свойство: пробыв в Москве неделю, узнать всё о жизни всех столиц. Кто замочил двух солнцевских, какую новую картину нарисовали Комар и Меламид, где можно купить видеокассеты всего по восемь штук, с кем дружит Моисеев, какое отступное требуют от Вики Городецкой, почему так странно хоронили Жискара д'Эстена, почем грамм плутония в Кёльне, куда делась партия термометров с красной ртутью, зачем президенту Ельцину две абсолютно одинаковые лазуритовые пепельницы, кто мерил Стрип и кого бил Клинтон, и кто же, в конце концов, подставил на самом деле кролика Роджера…

Знал он, разумеется, и самое главное: меню всех предстоящих в обозримом периоде презентаций. Это был его хлеб: и в прямом и в самом прямом смысле.

Одного он не знал: сколько заплатила QTV сибирским телевизионщикам, хотя и сказал, что теперь наконец ребята смогли заказать хороший итальянский передатчик.

– А в эфир это, значит, не попало? – спросил Николай Степанович. – Как-то не по-хозяйски получается, не по-западному.

– Пока нет. Кьюшники говорят, что делают большой блокбастер, готовят будто бы к выборам президента…

– При чем тут выборы? – Николай Степанович повернулся к стене и стал рассматривать гравюру, изображавшую восход солнца в таймырской тундре. Эта гравюра, принадлежащая резцу знакомого художника, с пугающим постоянством преследовала его во всех гостиницах страны…

– А то вы не понимаете…– Бортовой хитро прищурился и погрозил пальчиком.

– Не понимаю, – честно сказал Николай Степанович.

– Ай, бросьте. Все понимают.

– Ну, может быть… Отстал я от столичной жизни, безнадежно отстал… Ты их директрису знаешь?

– Дайну-то? А как же. Мерзкая баба. Ничего не пьет. При ней все время Люська, баба-визажистка. Любовница, наверное. И еще у нее то ли зоб, то ли кадык. А что, может, и мужик она бывший… У них же это быстро и безболезненно. – Бортовой задумался. – Даже «мисс Европа» восемьдесят девятого года – и то мужик… Ой, далёко нам до Европы, Николай Степанович, деревня мы все-таки темная…

– Ты хочешь быстро и безболезненно сменить пол?

– Да нет, важен сам принцип – захотел и смог. Как символ свободы выбора. А так нет – на тряпки разоришься.

– Ладно, – сказал Николай Степанович. – Где ее встретить можно? Где она живет?

– Трахнуть ее собираетесь? – изумился Бортовой. – Такую-то страшную?

– Допустим, у меня извращенный вкус…

– Тогда в офисе, конечно, – Бортовой посмотрел на него с уважением.

– Отпадает, – сказал Николай Степанович. – Люблю интим. А то еще запищит телефон в самый ответственный момент…

– Она купила бывшую дачу Федина. В Переделкине. Эх, обнищала литература!

– Она не обнищала. Она просто дешево продавалась… Хорошо, Миша. Ездит она на чем?

– Ездит она на четырехсотом черном «мерсе». Номер не помню. Могу узнать. Да этот «мерс» и без номера узнать легко: значок QTV на всех стеклах, а на заднем еще и наклейка с черепашками-ниндзя.

– Знак QTV на груди у него, больше не знают о нем ничего… – Николай Степанович задумался. – Значит, говоришь, презентация…

– Да, – Бортовой посмотрел на часы, встряхнул, поднес к уху. – Успеем. Не даст она вам, Николай Степанович, чует мое сердце – не даст. Не того вы масштаба фигура.