Девчонка удивленно приподнимает брови и кивает в сторону террасы, на которой я замечаю Ларису в компании Матвея.
– Не она. Лера, – уточняю негромко.
– Ее не будет.
– Не будет? – не скрою, эта информация застает меня врасплох.
– Сегодня нет, – подтверждает Катя, кивая кому-то за моей спиной.
– У нее выходной? – настойчиво спрашиваю я.
– Нет. Просто ей надо было уехать. – Девчонка щурит глаза. – А ты почему интересуешься?
– Поговорить с ней хочу.
– Завтра поговоришь. Она вернется утром к подъему. – Пробормотав извинения, Катя торопливо отходит, оставляя меня с ощущением, подозрительно напоминающим разочарование.
До отбоя я не могу найти себе места. Вроде бы занимаюсь какими-то делами, разговариваю, играю на гитаре, когда мы с ребятами собираемся в общий круг в зале и подводим итоги дня, но в голове постоянно вертятся мысли об Александровой. Она отшила Матвея и, если информация Паши верна, физрука Ваню. Но на ночь уехала в город. Может быть, там ее кто-то ждет? Кто-то особенный?
Сплю я беспокойно, а утром снова отправляюсь на пробежку. На этот раз целенаправленно бегу к озеру, но оно в этот ранний час остается безлюдным и умиротворенным, чего не скажешь обо мне. Сделав несколько упражнений и подтянувшись на ветке ближайшего дуба, с растущим раздражением беру курс на возвращение в «Синичку» и почти перед самым КПП, когда уже ни на что не рассчитываю, встречаю ее. Леру Александрову.
Сначала в глаза бросается яркое желтое пятно среди деревьев, потом, подбежав поближе, различаю силуэт девушки, которая с поникшей головой сидит на огромном валуне ко мне спиной. Рядом валяется тряпичный рюкзак, на нем лежит небрежно брошенный телефон. Похоже, она только вернулась из города и даже не заходила на территорию лагеря.
– Это уже традиция – встречать тебя по утрам, – говорю чуть насмешливо, останавливаясь в паре метров от Леры.
Она резко оборачивается – широко распахнутые глаза встревоженные и покрасневшие, а на бледных щеках заметны влажные дорожки. В моей груди что-то болезненно сжимается, и я вдруг понимаю, почему она сидит здесь в одиночестве – она плачет.
– Кто тебя обидел? – спрашиваю резко, не в состоянии побороть в себе оглушительное желание поколотить неведомого мудака.
– Никто. Уходи, – всхлипывает она, пряча от меня глаза и вытирая щеки тыльной стороной ладони.
Я обхожу валун, на котором сидит Лера, и опускаюсь на корточки прямо перед ней. Молчу. Она молчит тоже. Сидит, нахохлившись, подтянув ноги к груди и уткнувшись подбородком в колени.
– Можешь и дальше молчать, – предупреждаю мягко. – Но я не уйду.
Она удивленно поднимает на меня заплаканные глаза и шмыгает носом. Выглядит при этом такой трогательной и уязвимой. И совсем-совсем юной. Я знаю, что мы ровесники, но сейчас я бы не дал ей больше пятнадцати.
На ней желтая футболка с широкой белой полосой и шорты, открывающие длинные ноги в уже знакомых мне кедах. Пшеничные волосы собраны в растрепанный конский хвост, из которого выбилось несколько прядей, живописно обрамляющих лицо. Внезапно мне на ум приходит знак-указатель с нахохлившейся желтой птичкой перед съездом в лагерь.
– Знаешь, на кого ты похожа? – тихо спрашиваю в попытке отвлечь ее от печальных мыслей.
Хмурится. Очевидно, ожидает от меня какую-нибудь колкость.
– На кого? – в конце концов произносит она с ноткой любопытства в фиалковых глазах.
– На птичку-синичку, – говорю я с невольной улыбкой. – У них желто-белый окрас и…
– Я знаю, как выглядит синица, – шепчет она со странным выражением на лице.
Она хлопает ресницами, видимо, решая, комплимент я сказал или опять попытался уколоть. А потом вдруг на губах появляется робкая улыбка.
– Спасибо. Если это комплимент.
Эта ее улыбка делает со мной странное – я чувствую расползающуюся по грудной клетке теплоту, словно залпом выпил горячий чай или текилу. Чтобы не допустить подобного в будущем, напоминаю себе, как Лера поступила с моим другом. Но почему-то сейчас этот безотказный способ не работает. Нет былой злости, нет обиды. Я все еще ей не верю, но словно в душе что-то надломилось, и я уже не могу относиться к ней так, как два дня назад.
Ее руки все еще обнимают колени. Пальцы сцеплены в напряженный замок. Желание протянуть руку и погладить побелевшие костяшки становится почти нестерпимым, но я не рискую прикоснуться к ней. Подсознательно чувствую, что если переступлю и эту черту, то все запутается еще сильнее.
– Пойдем в лагерь, – предлагаю спокойно и поднимаюсь на ноги.
Она медлит, но через несколько секунд тоже встает. Потом шумно вздыхает, будто сбрасывает с себя тяжкий груз, и берет в руки рюкзак.