Утро следующего дня началось для Катерины часов в двенадцать, так что на работе она оказалась в два. Соседки по офису с подозрением косились на босые Катеринины ноги — колготки она порвала вчера на досках — но сказать ничего не решились. Катерина поработала часика два и сбежала, чтобы заехать домой и переодеться.
В джинсах было гораздо удобнее, и Катерина повеселела. Рассматривая свое невыспавшееся лицо, она вдруг подумала, что совершенно ни к чему мотаться туда-обратно каждый день, лучше взять с собой запасную одежду и пожить в квартире Куприянова до его возвращения. Даже необязательно его дожидаться — в субботу она в последний раз покормит кошек и уедет…
С этой благочестивой мыслью Катерина отправилась собирать сумку.
Эта неделя вместила в себя очень много событий — и вместе с тем была на редкость тихой и мирной.
Катерина Голубкова преспокойно обитала в квартире своего начальника и совершенствовалась в искусстве перелезания по доскам на чужой балкон. Кошки привыкли к ней и радостно приветствовали сквозь стекло. Перед сном Катерина готовила что-нибудь в микроволновке, а потом долго сидела на балконе и смотрела в бархатное ночное небо, мечтая о Куприянове.
Куприянов в свою очередь почти не имел свободного времени для мечтаний о Катерине. Гостеприимство Паши Колобкова не знало границ, и Куприянов с трудом отличал день от ночи — в бане окошки небольшие, поди пойми, что там на улице…
Наталья Зотова в срочном порядке оформляла через знакомых визу в Англию. Молчаливый Фрэнк каждый вечер встречал ее после работы, и они гуляли по улицам Москвы.
Шурка Либединская набрала за неделю четыре килограмма. Дело в том, что Макс окончательно обосновался у нее в квартире и каждый вечер баловал Шурочку оладушками, блинчиками и пирожками с капустой. Душевные раны Макса потихоньку затягивались, а Шурка с некоторым изумлением выяснила, что приходить с работы домой, где тебя ждет мужик в тренировочных штанах и фартуке, а из кухни пахнет едой, очень даже приятно.
Корпорация «Кохинур Индастриз» работала без сбоев.
Анюта Куприянова ровно в девять вечера желала своей маме Марине спокойной ночи и забиралась с головой под одеяло. Примерно до двенадцати она болтала по телефону с мальчиком Ваней, и ни слова про секс в этих разговорах не было.
Но время неумолимо, и суббота, тем не менее, настала.
Ранним утром в субботу невыспавшийся и небритый Сергей Куприянов стоял перед дверью своей квартиры и в недоумении таращился на связку ключей, которые ничего не открывали. Вроде бы все было правильно — и дверь его, и ключи похожи, но открыть никак не получалось. Куприянов тяжело вздохнул и поклялся самому себе в дальнейшем вести переговоры с Колобковым только по телефону, после чего предпринял последнюю попытку открыть дверь. В результате замок щелкнул. и открылся, Куприянов не удержал равновесие и шагнул внутрь чуть более поспешно, чем планировал…
И машинально заключил в объятия растрепанное видение, одетое в застиранную футболку и его собственные тапочки. Видение громко завизжало, Куприянов отпрянул — и узнал женщину своей мечты. Катерина Голубкова стояла перед ним, да еще в том самом виде, в котором он даже боялся себе ее представить. Куприянов открыл рот, чтобы хоть что-нибудь сказать — и молча сгреб Катерину в объятия. Дверь медленно закрылась за ними, свято оберегая частную жизнь двух измучившихся в разлуке влюбленных.
Он раздевал ее медленно, потому что хотел наслаждаться этим прекрасным телом не спеша, никуда не торопясь. Он целовал ее плечи и руки, медленно скользил пальцами по гладким стройным ногам, то прижимал ее к себе, то отстранялся, чтобы увидеть, рассмотреть, запомнить навсегда, каково это — впервые увидеть свою женщину обнаженной…
Катерина обмирала в его объятиях, жмурилась и мурлыкала, словно все соседские кошки разом, цеплялась за Куприянова, не в силах отпустить его, втягивала ноздрями запах его волос, его сильного, желанного тела…
В какой-то момент он ужаснулся тому, что он весь грязный и потный, после многочасового перелета из Сибири, и стал торопливо пятиться в сторону ванной, но отважная Катерина его не отпустила, и потому под душ они встали вдвоем, едва не забыв раздеться.
Тугие струи били по разгоряченной коже, и Куприянов захлебывался поцелуями Катерины, счастливо улыбаясь и постанывая от невозможности пережить это огромное облегчение — она была здесь, с ним, она принадлежала ему одному, и больше не нужно было мучиться и подыскивать слова, которые все равно оставались бы только словами…