Под утро мне снова приснился тот же кошмар. Я вижу золотоволосую женщину, я смотрю ей в глаза и понимаю, что на самом деле это я. Я в опасности, речь идет о моей жизни. Меня ждет расплата за что-то, в чем я не виновата. Виноват кто-то другой, близкий мне, почему-то исчезнувший. И вот теперь я должна отвечать вместо него.
Но есть надежда избежать наказания. Все в руках человека, которого я хорошо знаю. Я полностью от него завишу. Он не злодей, нет, он ни к чему меня не принуждает, он хочет сохранить мне жизнь, и есть выход… но решать все равно должна я. Цена спасения – ужасна.
Я хочу жить, и я говорю «да». И в этот момент понимаю, что погибла. Я проваливаюсь куда-то вниз… и открываю глаза, у себя дома, в кровати, в холодной испарине, с выпрыгивающим из груди сердцем.
Когда я просыпаюсь, я не могу вспомнить детали. Кто этот человек из моего сна? Мне незнакомо его лицо, но у меня есть чувство, что я с ним встречалась и даже хорошо его знаю. И еще мне кажется, что это имеет отношение к моей маленькой тайне.
Чаран Гхош
И вот, переночевав в гестхаузе, который представлял собой грубо сколоченную коробку без отопления и удобств, в одной комнате с шестью другими паломниками, храпящими и стонущими, Чаран, полностью экипированный, в традиционном фартуке для простираний, отправился в путь.
Его сопровождали двое местных парней лет двадцати, тащившие палатку, на всякий случай прихваченное кислородное оборудование и провиант, и стая крупных шавок, безобидных днем, но чрезвычайно опасных ночью. Эти собаки кормились в том числе и телами пришедших на Кайлас йогов, чьи души окончательно отбыли в астрал во время медитации. Познавшие вкус человеческого мяса, они уже не всегда довольствовались только добровольно оставленными телами, а бывало, что и нападали на вышедших по нужде паломников.
Пейзаж вокруг был суровый: безжизненные холмистые пространства на много, много километров вокруг, огромная пирамида Кайласа. С утра было холодно, что-то около минус пятнадцати. Паломники медленно брели по каменистой осыпи, и даже восходящее солнце не смягчало картины, а скорее наоборот – делало ее еще более жесткой. Чарану казалось, что он маленькая пылинка, затерянная в хаосе мироздания. Он падал и вставал, и снова падал, пока вконец не обессилел. Тогда он лег на спальник и провалился на какое-то время в забытье, которое и сном-то нельзя было назвать.
В этом забытье он вдруг явственно почувствовал себя девочкой лет десяти. На нем было некрасивое коричневое платье и черный фартук. В руках он нес странной формы розовый ранец. Он или, вернее, она шла по коридору школы, совсем непохожей на ту, в которой в свое время учился Чаран. Здание выглядело очень убого, зато пол был паркетный, деревянный, что считалось роскошью. Рядом шел толстый, высокий и неуклюжий парень в очках и рассказывал что-то интересное.
Коридор был пуст, но в нем присутствовала какая-то опасность.
Вероника. В воскресенье
В воскресенье мы с Вадимом договорились встретиться. Несмотря на то что первый раз, как водится, вышел комом, меня совершенно необъяснимо влекло к этому человеку, а его, судя по всему, ко мне. Наши отношения с ним возникли и развивались в результате какой-то данности, над которой мы оба были не властны.
Мы играли в теннис, а потом, бросив машины, гуляли по улицам, взявшись за руки. Мы заходили в маленькие ресторанчики, и его колючая бритая макушка так уютно устраивалась у меня в ладонях, когда мы ждали чай. Как мы понимали друга, как обжигало меня каждое его прикосновение.
В какой-то момент, несмотря на все свои знания со многими печалями, я вдруг поняла, что влюбилась в него по уши. И он, кажется, тоже. Я явно переоценила степень своего цинизма. Даже призрак разделенной любви растворяет наш хитиновый панцирь, и мы выставляем на всеобщее обозрение свою нежную розовую подбрюшину. Давно я не была так беспечна.
И только один момент омрачал безоблачную картину. Хотя каждое Вадькино прикосновение было блаженством, как только я оказывалась с ним в постели, мое возбуждение быстро сворачивалось в клубочек и исчезало. Мне надо было с самого начала рассказать ему… Но я не могла. Зато я добросовестно притворялась. Однажды он поймал меня на этом и страшно разозлился. После этого он и начал особо пристально следить за моими оргазмами. Странные мужчины все-таки существа, – подумала одиннадцатилетка, которая безраздельно правила в тот момент в моем сознании.
Как-то под утро мы лежали обнявшись. Вадим только что кончил, я как всегда – нет, и он вдруг сказал мне: «Мне так больно, что я не могу сделать тебя счастливой». Мой милый, любимый дурачина…