Выбрать главу

Когда Клер потеряла сознание и губы у нее посинели, вызвали «скорую», но было уже поздно.

За год до этого Энди и его партнер продали сеть своих магазинов; Энди еще не решил, чем ему заниматься (теперь он был богат), и когда умерла Клер, он был в самом центре пустыни — путешествовал по Сахаре. Похороны были приватными, присутствовали только члены семьи; Энди успел приехать в последнюю минуту. Я позвонил им неделю спустя и разговаривал с миссис Гулд, которая сказала, что Энди еще там. Она полагала, он был бы рад со мной повидаться.

Серый холодный апрельский день, один из тех последних зимних дней, когда у земли истощенный и уставший вид и кажется, что из мира исчезли все краски. Сырой промозглый ветер неторопливо гнал густые низкие тучи, свинцовая завеса скрыла небо и снег на отдаленных горах. Деревья, кусты и поля — все было окрашено одним мышино-серым цветом, будто повсюду распылили тонкий слой грязи, и куда бы ты ни бросил взгляд, казалось, кругом одна только слякоть, перегнившие листья или голые мертвые ветви. Я подумал, что если бы из Сахары сюда приехал я, то как можно скорее дал бы деру назад, наплевав на семейный долг.

Я заглянул в дом, чтобы выразить свои соболезнования мистеру и миссис Гулд. Миссис Гулд была вся в муке, и от нее попахивало джином. Она была высокой, нервной, рано поседевшей женщиной; постоянно носила большие бифокальные очки и твидовые костюмы. Я никогда не видел ее без нитки жемчуга, который она постоянно трогала пальцами. Она извинилась за беспорядок, вытерла руки о передник, пожала мне руку, а я сказал, как был ошеломлен, узнав о случившемся. Она оглянулась в замешательстве, словно не зная, что делать дальше, но тут дверь библиотеки открылась, и оттуда выглянул мистер Гулд.

Он был примерно того же роста, что и его жена, но сейчас казался согбенным, к тому же одет был в халат; обычно он являл собой образец сельского джентльмена и носил твид — типичный лэрд[84] в костюме-тройке, тяжелых ботинках, клетчатой рубашке и кепке; а когда погода становилась особенно мерзкой, натягивал поношенную, не раз пропитанную водоотталкивающим составом куртку. Я никогда не видел на нем ничего такого домашнего, «как у людей», — эти потертые брюки, рубашка с открытым воротом и домашний халат. Его сильное квадратное лицо осунулось, а поредевшие каштановые волосы были не расчесаны. Увидев, что это я, он вышел из библиотеки и пожал мне руку со словами «ужасно, ужасно». Он повторил это несколько раз, а из открытой двери библиотеки громко звучал Бетховен; миссис Гулд неодобрительно хмыкнула и попыталась пригладить его растрепанные волосы. Глаза его бегали — но с моим взглядом так ни разу и не встретились, и у меня сложилось впечатление, что он, как и его жена, все время ожидает, что вот-вот случится что-то очень важное, кто-то придет к ним, словно они никак не могли поверить в случившееся, словно все это был сон или злая шутка и они ждали, что дверь вот-вот откроется и войдет долговязая Клер, скинет свои грязные зеленые сапожки и громко потребует чая.

Энди ушел пострелять. Я иду из дома по мрачному, промозглому лесу, шагаю по полегшей чахоточной траве, стараясь держаться подальше от раскисшей тропинки, чтоб не увязли башмаки, иду и слышу лай дробовика.

Поле было окружено деревьями и выходило на речку, вытекающую из озера. Река была не видна, но в последнюю неделю все время шли дожди, и угол поля оказался затопленным — в этом мелковатом временном озерце отражалось тусклое темноватое серебро облаков, а вода в нем стояла бездвижно и ровно.

У этого края поля расположилась изогнутая площадка, усыпанная гравием и огороженная штакетником; вдоль обсьшанной гравием передней кромки были вкопаны шесть столбиков, а на вершине каждого — небольшая плоская деревянная дощечка наподобие подноса. В двадцати ярдах перед гравиевой дорожкой возвышалась насыпь, на которой был смонтирован механизм, выкидывающий тарелочки. С обеих сторон примерно на таком же расстоянии были еще две такие же насыпи. Подойдя поближе, я услышал, как внутри центрального сооружения тарахтит генератор; я раздвинул ветки и посмотрел туда, где стоял Энди. Несколько мгновений я наблюдал за ним.

На Энди были вельветовые брюки, рубашка с джемпером и куртка; на ближайшем столбике висела кепка. Он был черен от загара. На столбе перед ним стояла большая открытая коробка с патронами; ножной пускач на конце длинного змеящегося электрошнура управлял катапультой в яме. Энди вставил шесть патронов в длинноствольное помповое ружье и повернулся, прицеливаясь.

Он нажал ногой на пускач, и из укрытия вылетела вращающаяся тарелка, оранжевой вспышкой вспоров серое небо. Прогрохотал выстрел, и тарелка разлетелась на куски где-то над полем. Приглядевшись, я увидел массу оранжевых осколков, усеивавших влажную траву и жирную коричневатую землю.

Генератор, снабжавший энергией катапульту, то набирал обороты, то затихал; катапульта была оснащена устройством произвольного выбора, так что тарелки каждый раз вылетали под различным углом к горизонту и в разных направлениях. Энди сбил их все с первого выстрела, за исключением последней. Он даже попытался было перезарядить ружье, чтобы успеть выстрелить еще раз, но она упала в мокрый вереск еще до того, как он вставил патрон в ствол.

Он пожал плечами, положил патрон обратно в коробку, проверил ружье и повернулся ко мне.

— Привет, Камерон, — сказал он, и я понял, что он все это время знал о моем присутствии.

Он аккуратно положил ружье в промасленный футляр, лежавший на гравие.

— Привет, — сказал я, подходя к нему.

Вид у него был усталый. Мы, чуть смущаясь, пожали друг другу руки, затем обнялись. От него пахло дымом.

— В жопу всю эту солдатскую культуру, надоело; надоело обожать эту долбаную Мэгги и питбулей, и жрать до отвала, и накачиваться до одури лагером, а потом вывалиться всем вместе из автобуса пьяной толпой в камуфляжных куртках, чтобы прогуляться по центральной улице, и я-типа-интересуюсь-боевыми-искусствами-а-что-нельзя? Какой я, в жопу, наци, просто собираю всякие военные прибамбасы, какой я, в жопу, расист, просто ненавижу черных, и журналы им подавай не с потаскушками, а с пушками, дрочат они, что ли, на глянцевые фотографии хромированных «люгеров»; половина из них считают, что Элвис все еще жив, уебища дебильные, прости господи! Так этим говноедам и надо — нарубят их долбаные ирландцы мелким частиком; как-то раз я заглянул внутрь бронетранспортера — подорвали его на хер, подбросило на сто футов вверх, а потом он скатился с горы, так мы по очереди заглядывали внутрь, убедиться, что сами еще живы, — словно на бойню какую заглянул…

Я сидел и слушал разглагольствования Энди. Мы пили виски. У него была большая комната на втором этаже дома в Стратспелде; мы здесь играли детьми, собирали модельки, устраивали войну с оловянными солдатиками, железной дорогой, бумажными танками и фортами из «лего»; мы экспериментировали с наборами «Юный химик», устраивали гонки машинок, пускали из окна на лужайку игрушечные планеры, стреляли из пневматического ружья по мишеням в саду и убили пару птичек, в это же самое окно выкурили несколько пачек запретных сигарет. Здесь же мы выкурили и бессчетное число косяков, слушая пластинки с дружками из деревни и с Клер.

— Почему долбаные люди так некомпетентны?! — воскликнул вдруг Энди и швырнул свой стакан с виски через всю комнату.

Тот ударился о стенку рядом с окном и разбился. Я вспомнил обрушивающуюся гору стаканов в Музее науки всего четыре года назад. От остававшегося в стакане виски по стене расплылось светло-коричневое пятно, и я уставился на него.

— Извини, — пробормотал Энди, но голос у него был совсем не извиняющийся; он неуверенно поднялся со стула и направился туда, где на ковре лежали осколки стакана.

Он присел и начал их собирать, потом бросил все на пол, сгорбившись, закрыл лицо руками и заплакал. Я дал ему поплакать какое-то время, потом подошел, присел рядом и обнял его за плечи.

вернуться

84

Лэрд — аристократ-землевладелец в Шотландии.