В 1947 г. смертную казнь в Советском Союзе временно отменили, так как было сочтено, что в мирное время необходимость в ней отпала[995]. Это означало, что некоторые коллаборационисты, осужденные за убийство, отбывали длительные сроки заключения в советских тюрьмах. Однако к 1950 г. смертная казнь была введена вновь. Еще в 1980-х гг. некоторые военные преступники были казнены. Например, начальник местной полиции Устиновки (близ Кировограда), Мефодий Марчик, был опознан одним местным жителем, который, приехав в другой украинский город, встретил его на улице. После продолжительного следствия Марчик предстал перед судом и в 1958 г. был казнен[996].
О методах советского следствия можно судить по жалобам некоторых обвиняемых. Отдельные заключенные жаловались на психологическое давление — например, ночные допросы и лишение сна с целью добиться признания[997]. Дитер Поль отмечает многочисленные случаи жестокого обращения с заключенными во время допросов[998]. Не было бы ничего удивительного, если бы некоторые служащие НКВД дали бывшим полицейским возможность испытать на себе собственные методы, вроде избиений во время допросов[999]. Часто короткие признания скорее всего получены в результате многочасовых допросов, а стоящие под ними подписи явно сделаны нетвердой рукой. Почти ритуальные признания вины не внушают особого доверия. Однако большинство изученных дел не оставляет сомнения в том, что подозреваемые в той или иной форме служили немцам. В судебных материалах часто имеются документальные доказательства в виде анкет из захваченных личных дел подсудимых (Personalbogen).
Что касается показаний свидетелей, а не протоколов допросов обвиняемых, то ошибки в расшифровках стенограмм следует рассматривать не как нарочитые манипуляции, а скорее как результат небрежности или низкого уровня образования следователей. В первые послевоенные годы наблюдался дефицит не только профессиональных судей и следователей, но даже дефицит бумаги. Уровень доказательности в советском судопроизводстве был не слишком высок, и показания свидетелей часто основывались на слухах. Однако проводились и подробные расследования с целью установить факты, особенно в случаях, когда преступления носили не только уголовный, но и политический характер. Преступниками считались те, кто носил военную форму противника, принимал присягу или участвовал в рейдах — наравне с непосредственными исполнителями конкретных преступлений.
Более подробную документацию о судебных процессах над военными преступниками можно найти в тех регионах восточной Польши, которые в 1945 г. были переданы Советскому Союзу. В офисе бывшей Главной комиссии в Варшаве (INRW) хранятся дела 400 лиц из западных областей Белоруссии и Украины. Большинство этих дел относится к концу 1940-х и началу 1950-х годов. Вторая серия процессов проводилась в 1960-х и 1970-х годах, а некоторые даже позднее. К 1960 гг. следствие начали вести более тщательно и выводы стали более обоснованными, как в советских, так и в польских судах. В ходе этих польских процессов некоторых подсудимых даже оправдали, и на последних судах степень персональной ответственности оценивалась более тщательно.
Поскольку многие палачи и их жертвы бежали в Польшу, некоторые военные преступники были опознаны в результате случайных встреч. Так, например, одного коллаборациониста из Давидгроде-ка узнал на базарной площади в Клацке (Нижняя Силезия) оставшийся в живых еврей. От этого человека польские власти получили информацию, благодаря которой были арестованы и осуждены многие крупные коллаборационисты из Давидгродека[1000]. Уцелевший еврей из Мира вспоминает, как в Польше его вызвали в полицию, чтобы помочь в опознании арестованных местных коллаборационистов[1001].
Как относились уцелевшие жертвы к своим бывшим мучителям? Многие оставшиеся в живых естественно испытывали чувство ожесточения к своим бывшим соседям, которые охотно служили орудием нацистов в кровавых убийствах евреев. В мемуарах партизан часто звучит мотив личной мести, побуждавшей их расправляться с немцами и местными полицейскими. На решение евреев эмигрировать не в последнюю очередь оказывал влияние страх перед антисемитизмом, все еще живучем среди местного населения. Взгляды многих евреев, участвовавших в зачастую болезненных для них следственных мероприятиях, пожалуй, убедительнее всего выразил один из переживших войну: «Я чувствую, что пойманных преступников должна постичь справедливая кара, и я обескуражен, когда правосудие не свершается. Но я не жажду мести. Месть превратила бы меня в одного из них»[1002]. Такое же стремление добиться справедливости, а не отомстить вдохновляла неустанные расследования Симона Визенталя, проводимые из его офиса в Вене[1003].
995
Верховный суд СССР, документ № 17,1947 г.; D. Pohl,
999
Прямые свидетельства этого гораздо сложнее (что понятно) найти в официальных документах; см., напр.,
1003
Офис Симона Визенталя в Вене не следует смешивать с центром Симона Визенталя в Лос-Анджелесе; они носят одно имя, но действуют независимо.