Главное различие между двумя системами отражалось в их идеологии. В то время как немцы, одержимые расовой теорией, определяли своих врагов в соответствии с нею, Советы были меньше озабочены национальными и этническими различиями. В списке заклятых врагов НКВД первое место занимали помещики и капиталисты. Национальные группы интересовали Советы лишь постольку, поскольку от них можно было ожидать сопротивления режиму.
Массовая депортация свыше миллиона человек из восточной Польши ясно демонстрирует произвольный характер советских репрессий. Она была географическим решением проблемы политического контроля с целью изолировать и деморализовать потенциальную оппозицию на вновь оккупированных территориях и одновременно способом восполнить острую нехватку рабочей силы на востоке СССР. Мало кто ухитрялся ускользнуть из этой сети; это удавалось порой лишь тому, кто во время облавы просто отсутствовал дома. Тем не менее, столь масштабные мероприятия запугали все население и нарушили планы тех, кто пытался организовать активное сопротивление режиму. При Сталине советские граждане свыклись с тем, что в один прекрасный день человека можно ни с того ни с сего арестовать и выслать.
Еще одним заслуживающим упоминания моментом было обращение с членами семей арестованных. Их НКВД тоже высылал на работу в отдаленные области без всяких шансов на побег[102]. Считалось, что близкие родственники узников наверняка затаили негодование и злобу. Многие высланные погибли от лишений в пути и от жизни на так называемом «свободном поселении».
Позже аналогичной логикой руководствовались немцы. Еврейских детей истребляли по расовым причинам, а по мере развития партизанской войны пошли в ход взаимные преследования семей партизан и коллаборационистов, ибо обе стороны определяли своих врагов по наследственному признаку. Достойно внимания, что тоталитарное советское государство принимало меры против членов семей своих предполагаемых противников еще до 1941 г.[103]
Немецкая оккупация, последовавшая за советской, взяла на вооружение ряд методов, разработанных ее предшественниками за короткий период их господства. Например, немцы не тронули большую часть колхозов, считая их наиболее надежным источником снабжения своей армии[104]. Оба режима одинаково стремились использовать национальное соперничество между поляками, украинцами и белорусами для упрочения своего господства посредством традиционного имперского принципа: «разделяй и властвуй».
Травмы, нанесенные массовыми советскими депортациями, оставили неизгладимый след даже в сознании тех, кого они не коснулись. Они оказывали влияние на все этнические группы в продолжение всего периода немецкой оккупации. Евреям немецкие «селекции» в свете аналогичных советских облав вначале казались хотя и зловещими, но не фатальными. Однако немецкие эшелоны, увозящие людей на работу в рейх, слишком живо напоминали советские депортации, чтобы отъезд в Германию стал добровольным; в качестве принудительной меры это было пропагандистским провалом[105]. Хотя условия труда в Германии были обычно более цивилизованными, чем в Сибири, местные жители опасались, что их везут не на современные фабрики или богатые фермы, а в концентрационные лагеря. Эти депортации наряду с не делавшими никаких различий карательными акциями уничтожения, загоняли в объятия партизан даже потенциальных союзников немцев. Следует помнить, что разнузданная расистская идеология, направленная без разбора против всех народов, населяющих захваченные немцами территории, оказалась идеологически более угнетающей, чем советский вариант, который (по крайней мере, официально) провозглашал равенство всех граждан независимо от их национальности.
Воздействие советской оккупации на еврейские общины также имело большое значение в свете будущих еще более тяжелых испытаний. Пинчук в своей оценке влияния советской оккупации на евреев местечек восточной Польши подчеркивает, что распад общины вследствие быстрых социальных изменений оставлял евреев изолированными перед нацистской угрозой. Один еврей из Гродно жаловался: «Каждый жил только для себя. Евреи почти не общались друг с другом, словно всякие дружеские отношения прервались, словно люди внезапно перестали доверять друг другу. Везде чувствовалась какая-то отчужденность»[106].