На Украине немцы наступали медленнее, и это дало возможность советским властям эвакуировать больше людей и ценного оборудования. Однако в Кировоградской, Николаевской и Одесской областях, которые были оккупированы только в начале или середине августа, значительная часть машин МТС все же попала в руки противника. Эвакуация из юго-западной Украины превратилась в хаотическое бегство. Тракторы и стада крупного рогатого скота пытались перебросить через Днепр до того, как дорога будет отрезана наступающими немцами, но удалось вывезти только 40% (20.000 из 50.000) тракторов из Украины и почти столько же (4.000 из 9.000) из Белоруссии[164]. Однако уроки, извлеченные из эвакуации первых месяцев войны, оказались полезными. Позже советским властям удалось вывезти из индустриальных районов южной и восточной Украины большое количество ценной рабочей силы и техники.
Результаты этих советских мероприятий обострили экономические проблемы, уже вызванные войной. Колхозы были разорены реквизициями и грабежами, что серьезно отразилось на снабжении. Прежде всего, ощущалась большая нехватка продовольствия в больших городах, потому что многие крестьяне из окружавших города сельских районов перестали привозить туда продукты. Крестьяне отказывались от советских денег, брали только немецкие или обменивали продукты на вещи[165]. Советская политика при отступлении состояла в том, чтобы имеющиеся запасы продовольствия эвакуировать, раздать населению или уничтожить[166]. Например, покидая Житомир, русские уничтожили все запасы продовольствия. Здесь, судя по немецким докладам, людей для сбора урожая было достаточно, но лошадей и тракторов не хватало[167]. Местное население вначале обвиняло советские власти в бессмысленном уничтожении ресурсов. Однако немецкие реквизиции привели к еще большему обнищанию страны и усилили неприязнь жителей к новым оккупантам.
При приближении к советской границе 1939 г. войска немецкого Центрального фронта натолкнулись на более сильное сопротивление. Бронетанковые части, продвигаясь от Несвижа на север, встретили жестокий отпор разрозненных колон противника, пытавшегося преодолеть угрозу двустороннего охвата. Но изнуренная боями и испытывавшая недостаток снабжения Красная Армия не могла противостоять наступающим немцам. Много красноармейцев попало в плен, хотя некоторым частям все же удалось проскользнуть сквозь брешь между наступавшими немецкими колоннами[168].
К первой неделе июля наступательный порыв немцев начал терять свою силу на бескрайних просторах России. При посещении XXXVII танкового корпуса командир танковой группы Гейнц Гудериан отметил, что дальнейшее наступление через Днепр представляется почти невозможным. Значительные силы корпуса все еще задерживались на западе для очистки захваченного района от противника, а передовые части были ослаблены безостановочными атаками и потерями. С начала кампании по 2 июля корпус потерял 6% своего состава убитыми и ранеными. 4 июля корпус доложил, что всего 30% танков сохранили боеспособность[169].
Между тем на ходе боев начало сказываться обращение немцев с советскими военнопленными. Когда сопротивление Красной Армии усилилось, сдающихся в плен советских военнослужащих немцы, случалось, расстреливали[170]. Это подтверждают и официальные доклады с Центрального фронта: «...Противник начинает рассеиваться и добровольно сдаваться. Чтобы еще больше способствовать этому, командующий издает приказ, в котором еще раз разъясняет положения отчасти неверно понятых указаний фюрера. Вследствие неправильного понимания этих указаний, пленных иногда расстреливают. Эти расстрелы ослабляют готовность русских дезертировать и вызывают стычки, ибо каждый русский стремится как можно дороже продать свою жизнь, что в конечном счете наносит ущерб нашим войскам»[171].
Как видно из этого документа, некоторые просвещенные немецкие командиры понимали, что плохое обращение с военнопленными невыгодно с практической точки зрения[172]. К тому же, о страданиях советских военнопленных довольно скоро стало известно местному населению. Стоило красноармейцу попасть в немецкий пересыльный лагерь, он сразу же рисковал быть расстрелянным полицией безопасности как еврей, комиссар или «азиат»[173]. Вермахт, как правило, принимал участие в этих репрессиях, не выражая особого протеста.
Импровизированные лагеря военнопленных, охранявшиеся в большинстве случаев подразделениями местного ополчения, были совершенно не приспособлены для содержания огромного количества людей, захваченных в первые месяцы вторжения. Доклад о положении в Минске, где на небольшом пространстве теснилось около 100.000 пленных, отмечает, что некоторые из них по 6-8 дней не получали никакой пищи[174]. Иногда родственники или просто добросердечные жители бросали им через заграждения хлеб, рискуя за это сами подвергнуться наказанию[175].
168
169
170
Рукопись дневника G.S. — Я благодарен Гансу-Генриху Вильгельму (Hans-Heinrich Wilhelm) и автору дневника, предоставившим мне эти материалы.
172
173
D. Budnik and Y. Kaper,
174
Рапорт Xaver’a Dorsch’a Альфреду Розенбергу от 10 июля 1941 г.: Р. Kohl,