Поскольку в сельской местности надзор жандармов над шуцманами носил довольно ограниченный характер, те творили там жестокий произвол. По словам одного шуцмана из района Мир, «все белорусские полицейские были наделены достаточной властью, чтобы арестовывать и расстреливать людей. Никто не мог запретить им это делать, и никто их за это не наказывал». Начальники полиции обладали еще большей властью[469]. На допросах арестованных часто избивали, чтобы добиться информации[470]. Есть немало заявлений о том, что белорусские полицейские Мира насиловали еврейских девушек[471]. Отмечались многочисленные случаи несанкционированных сверху расстрелов; полицейские нередко использовали свое положение, чтобы свести личные счеты со своими соседями, ограбить их или просто порисоваться и похвастаться своим могуществом. И, разумеется, полицейские были не чужды обычных человеческих пороков. Вот что вспоминает один из них: «Я познакомился с А., когда он только поступил на службу в полицию. Я знал, что он часто злоупотреблял спиртным и очень любил общество проституток. В Несвиже говорили, что он бабник и пьяница»[472]. Местные полицейские были также известны своим стремлением к личному обогащению[473]. Например, весной 1942 г. пять шуцманов из Браилова (Украина) были арестованы за грабеж во время проводившейся там антиеврейской акции[474]. В Киевском округе было много жалоб на шуцманов, которые действовали в своих личных интересах: говорили, что полицейские замечены в коррупции и шантаже: «полицейские часто нападают на жителей в состоянии алкогольного опьянения, что еще больше усугубляет общую неприязнь к ним». В том же докладе говорится, что для предотвращения подобных инцидентов не хватает жандармов[475]. Естественно, жители не доверяли местным полицейским и боялись их[476].
Как лаконично выразился один переживший войну еврей, «добровольцы, по моему мнению, были бандитами и убийцами»[477]. Другие считали их приспособленцами или обычными людьми, которых испортила полученная ими власть: «...Добровольцы-полицейские были совершенно нормальными людьми, и никто не мог себе представить, что они способны настолько измениться. Они превратились в настоящих зверей»[478]. Один из жандармов, служивших в Мире, после войны вспоминал, что у него создалось впечатление, что местным добровольцам нравится расстреливать евреев[479].
Справедливость требует делать различие между первыми добровольцами, которые с самого начала связали свою судьбу с немцами, и рекрутами, которые были призваны позже и не проявляли особого рвения, особенно после того, как у них появилось сомнение в победе немцев. Добровольных вожаков щуцманства толкали на связь с немцами их антикоммунистические убеждения, с одной стороны, и честолюбие, с другой. Многие из них активно участвовали в кровавых акциях против евреев и родственников партизан[480]. Что касается набранных по призыву полицейских, то они приняли присягу только осенью 1942 г. (т. е. уже после основных антиеврей-ских акций).
К этому времени у них не могло оставаться никаких сомнений относительно характера организации, в которую они вступали; однако, большинству здоровых мужчин призывного возраста приходилось выбирать между оплачиваемой службой в полиции, депортацией в Германию или уходом в леса к партизанам. Каждая из этих трех возможностей была чревата большой опасностью. Но для тех, кто не питал особой симпатии к коммунистам, служба в полиции, возможно, казалась предпочтительнее. Многие из этих людей выполняли приказы немцев без всякого энтузиазма, ибо заботились лишь о том, как бы выжить. Многие коллаборационисты, в том числе и некоторые добровольцы, показали, чего стоила их преданность немцам: оказавшись на Западе, они при первой же возможности дезертировали и бросали своих немецких господ.
Отличие первых добровольцев, которые ревностно служили немцам, продвигались по службе и получали унтер-офицерские чины, от новобранцев, мобилизованных по призыву, можно также усмотреть и в различном отношении к ним в полиции. Один из полицейских, захваченных партизанами, на допросе показал: «Мобилизованные получали 200 — 300 граммов хлеба в день. Еда была очень плохая, и если бы нас не перевели в Турец, со снабжением было бы очень тяжело. Добровольцы питались отдельно. Их кормили очень хорошо. Если полицейский напивался, его избивали. А сами полицейские начальники были пьяны каждый день»[481].
470
SIU 5776/0 G.I.K. 20 декабря 1948 г. Начальник полиции бил свидетеля рукояткой револьвера после того, как тот попросил воды, приговаривая: «Вот тебе вода, пей, большевик, отвечай, где партизаны».
474
ЦГАК 3676-4-317, pp. 67-87 рапорт украинского
475
478
Dorking, Борис Грушевский, 18 марта 1996 г. Один из полицейских говорил о них так: «Первые добровольцы были вполне нормальные парни, мои друзья, у них не было каких-то специальных причин идти в полицию», S119A; высказывания в том же духе см. S296.
480
481
БНАМ 3500-4—263 допрос партизанами Ивана Иосифовича Вареника, мобилизованного в полицию в ноябре 1942 г.