Выбрать главу

13 апреля 1940 г. были депортированы семьи лиц, принадлежащих к определенным группам населения, которые считались потенциальными врагами режима, так как мужчины из этих семей — офицеры и унтер-офицеры польской армии, помещики, бизнесмены, государственные служащие, учителя, юристы и политические деятели, в том числе бывшие коммунисты — были уже арестованы ранее. Наряду с польской интеллигенцией в эту группу включили много евреев и даже зажиточных белорусских и украинских крестьян. Местом назначения были населенные пункты на территории Казахстана, где депортированных использовали на различных работах. Тяжелые условия жизни привели к высокой смертности среди депортированных, особенно среди детей, как в пути, так и непосредственно в местах ссылки.

Эта мощная волна депортаций затронула, согласно новейшим оценкам, около 61.000 человек. Находясь в Казахстане, женщины и дети ничего не знали о судьбе отцов семейства. Учитывая характер советской бюрократии и многочисленные правила, строго ограничивающие передвижение, бежать обратно на запад было практически невозможно[46].

По соглашению, подписанному Германией и Советским Союзом 28 сентября 1939 г., из зоны советской оккупации было «репатриировано» около 128.000 этнических немцев (фольксдойче). Эта переброска больших масс населения была завершена очень быстро — всего за два месяца (к 9 февраля 1940 г.)[47]. В восточной Польше осталось некоторое количество фольксдойче, но немецкие власти отнеслись к ним подозрительно, потому что они не воспользовались этой первой возможностью для переезда[48].

Согласно оценкам, осенью 1939 г. после раздела Польши в советской зоне оккупации оказалось свыше 300.000 беженцев из западной Польши[49]. Большинство из них составляли евреи. Все они были втиснуты в тесные помещения, ибо сюда же прибыло огромное количество служащих — коммунистов с востока, и жилья на всех не хватало. В 1940 г. эти беженцы были поставлены перед выбором — принять советское гражданство и остаться в зоне оккупации или «репатриироваться» в Германию. В развешанных повсюду официальных объявлениях говорилось об упомянутом выше соглашении с Германией о репатриации, хотя на самом деле оно касалось только этнических немцев.

Советские власти вовсе не собирались репатриировать этих беженцев. Вместо этого они наказали ссылкой тех, кто не выдержал этого обманчивого испытания на верность. Оставшийся в живых еврей из Слонима рассказывает, как это происходило: «Ряд еврейских беженцев из Польши выразил желание вернуться в Польшу за своей зимней одеждой. Советские власти приветствовали это. Был составлен список тех, кто изъявил это желание. Но вместо того, чтобы разрешить им вернуться в свои дома, их депортировали в Казахстан»[50].

В это время советские власти депортировали из западной Польши около 75.000 беженцев, причем большинство — в ходе третьей волны депортаций 29 июня 1940 г. Считается, что 60% из них составляли евреи. По одной оценке, около 10% депортированных погибло в пути, и, несомненно, значительно большее количество — в лагерях Гулага на севере России и в Сибири. По иронии судьбы процент выживших из этого числа евреев оказался гораздо выше, чем процент тех, кто остался на месте и попал в руки немецких убийц[51].

Четвертая волна депортаций из Прибалтики и Западной Белоруссии проходила между 13 и 21 июня 1941 г. после советской аннексии прибалтийских государств летом 1940 г. Она затронула около 32.000 человек, хотя заканчивалась в обстановке всеобщего хаоса, вызванного немецким вторжением 22 июня 1941 г.[52]

Политика депортаций была, в сущности, географическим решением задачи умиротворения захваченных территорий. Отчасти ее можно сравнить с насильственной переброской людей, одновременно проводившейся немцами в западной Польше. Депортации подлежали группы населения, так или иначе связанные с борьбой за сохранение Польши как государства — те, у кого были родственники за границей; те, кто считался «капиталистами» (в том числе торговцы и помещики), иностранцы (большей частью беженцы), и, наконец, те, чьи родственники уже находились в тюрьмах и трудовых лагерях. Все они в какой-то степени считались угрозой советскому режиму. Для масс местного населения эта политика воплощала суть советского господства. Согласно польским источникам, с февраля 1940 г. по июнь 1941 г. около 310.000 человек из восточной Польши (при общем населении в 13,5 миллионов) было депортировано на восток без всякой надежды на возвращение[53].

вернуться

46

Z.S. Siemaszko, «The mass deportations», pp. 221-4; P. Polian, Against Their Will, p. 116.

вернуться

47

J.T. Gross, Revolution from Abroad, p. 13; Y. Litvak, «The plight of refugees», p. 67.

вернуться

48

Например, в документах иммиграционного центра (EWZ), находящихся в BDC (ВА), указывается, что этнический немец, переселившийся с прежнего места проживания (и упустивший эту возможность в 1940 г.), лишь условно получал в 1944 г. гражданство.

вернуться

49

В. Pinchuk, Shtetl Jews, pp. 106-8 — считает, что примерно 300.000 евреев нашли убежище в советской зоне оккупации; однако, по оценкам S. Cholawsky (The Jews of Bielorussia, pp. 8-9) только для западной Белоруссии эта цифра достигает по меньшей мере 250.000.

вернуться

50

WCU D7852.

вернуться

51

Y. Litvak, «The plight of refugees», pp. 66-9; P. Polian, Against Their Will, pp. 116-8. Согласно данным Поляна 85% депортированных беженцев были евреями.

вернуться

52

Z.S. Siemaszko, «The mass deportations», pp. 225-8; P. Polian, Against Their Will, pp. 120-3.

вернуться

53

J.T. Gross, Revolution from Abroad, p. 146; краткий обзор различных оценок количества депортированных см. К. Sword, Deportation and Exile, pp. 25-7: «Большинство польских эмигрантских источников называют цифру от 1.250.000 до 1.600.000». D. Pohl, Nationalsozialistische Judenverfolgung, р. 30 — отмечает, что исследования, основывающиеся на советских источниках, дают более низкие цифры для количества депортированных, чем польские эмигрантские источники. Он полагает, что эти расхождения могут быть следствием неучтенных потерь населения в результате военного призыва, трудовой мобилизации и арестов. См. также: Р. Polian, Against Their Will, pp. 118-9.