Вечером в покои царского гимнопевца прибежал мальчишка-посыльный.
— От кого? — спросил Алаксанду, беря в руки деревянную табличку, исписанную стремительным почерком.
— Молодая госпожа сказала, что ты сам догадаешься, — ответил мальчишка, засовывая монетку, протянутую ему Алаксанду, в складки одежды. Он тут же повернулся и убежал.
Закрыв за ним дверь, поэт снова перечитал написанное:
«Приходи после заката в храм Лельвани. Нужно поговорить. Буду ждать до рассвета. Если не придёшь, значит, не любишь».
«Асму-Никаль? Почему же храм Богов царства мёртвых, а не библиотека? Что-то случилось? Неужели она передумала?»
Глава 11. Храм подземных богов
Ночь накрыла Хаттусу тёмно-синим бархатом.
Уснула утомлённая за день невыносимым зноем и кипучей жизнью столица страны Хатти. Ни гула мчащихся колесниц, ни разноголосья торговой площади, ни криков, ни пения бродячих артистов не было слышно в этот тихий час полуночи. Спали почтенные граждане Хаттусы, спали свободные и несвободные, богатые и бедные, счастливые и несчастливые. Ледяной среп нарождающейся луны бесстрастно взирал на уснувший город.
Богиня Ночь дарила сон каждому, но не всякий мог воспользоваться её божественным подарком.
Не спали стражники у царского дворца и городских ворот.
Не спалось в эту ночь и безнадёжно влюблённым. Словно две тени загробного мира, мелькнули призрачные фигуры жрицы и колдуна над чёрной пустошью городской окраины, поросшей редкими кустиками бурой сухой травы.
Не спал погружённый в жуткое безмолвие, забытый людьми и, казалось, самими богами, полуразрушенный храм Лельвани, Истустайя и Панайя — Богов царства мёртвых. Столбы разбитого портала, единственное высокое окно, в которое заглядывала луна, изборождённые извилистыми трещинами стены, сложенные из грубо вытесанных камней, всё хранило воспоминания о страшных ритуалах. Над холодным тёмным полом с небольшим каменным бассейном посередине, наполненным неподвижной густо-чёрной водой, нависал тяжёлый свод потолка. Ни изваяний, ни жертвенников. Лишь восемнадцать причудливо изогнутых подставок для светильников вдоль стен, когда-то давно зажигаемых храмовыми служителями в дни праздников Лельвани. Четыре боковые лестницы, почти незаметные за тяжёлой колоннадой, вели в подземную часть храма.
Два тёмных силуэта, мелькнув в блёклом лунном свете, скрылись за чёрными квадратными колоннами. Свет факела, зажжённого ими, бросил на стены их зловещие тени.
Отвергнутая красавица, утратившая покой из-за неразделённой любви, чёрными, как сама эта ночь, глазами вглядывалась в темноту, поджидая возлюбленного.
Преданный ей колдун, в полной сумятице мыслей, ибо пути его не были прямы и безгрешны, не знающей милосердия рукой сжимал жертвенный кинжал из небесного железа, приготовленный для ритуала мугеш-сарр. Его взгляд тоскливо блуждал вдоль стен погружённого во тьму храма.
В тягостном молчании поджидали они свою жертву.
Наконец, чьи-то быстрые шаги гулко отозвались в мрачных сводах Дома подземных богов.
Харапсили вздрогнула и её ожесточившееся, но ещё страдающее сердце заколотилось в груди. Когда в святилище вошёл Алаксанду, она успела заметить, как он взволнован.
Молодой поэт остановился посреди зала, оглядываясь вокруг. Прекрасный, как изваяние божественного Телепину, стоял он в узком луче лунного света, чудом пробравшегося сюда сквозь причудливые руины.
Харапсили из своего укрытия смотрела на возлюбленного. О, как страстно она желала, что бы он посмотрел на неё с любовью, и не пришлось бы ей подавать знак колдуну для начала ужасного ритуала.
Гахидджиби стоял за колонной и ждал, когда его прекрасная повелительница подаст ему знак. Он отступил глубже в тёмное пространство и мрачно смотрел на несчастных. О, как ненавидел он своего соперника!
Крошечная искорка надежды вспыхнула в сердце Харапсили, и она шагнула из темноты навстречу возлюбленному.
Её чёрные колдовские глаза встретили полный недоумения взгляд Алаксанду, и жрица поняла, что все её надежды напрасны. Он хотел увидеть другую.
— Харапсили?! А где же Асму-Никаль? — всё больше волновался Алаксанду.
«О ней, только о ней», — с горечью подумала несчастная жрица.
— Пойдём… — неопределённо сказала она и, шагнув к лестнице, быстро скрылась в темном провале входа, ведущего вглубь подземелья.
Алаксанду, уже не на шутку испугавшись за Асму-Никаль, не раздумывая, бросился вслед за Харапсили.
Чёрное покрывало его таинственной проводницы в царство Лельвани мелькало впереди, то исчезая за поворотами, то появляясь вновь. Чем ниже спускались они, тем острее ощущалась близость чего-то страшного.
Харапсили уводила его всё глубже и глубже по покрытой чёрной плесенью старой лестнице, ведущей вниз, в темноту, через сводчатый проход, туда, где их уже ждал проскользнувший по другой лестнице Гахидджиби.
Наконец, каменные ступени привели их в святилище.
В глубине зала, в целле, стоял чёрный мраморный куб, украшенный тёмно-синим орнаментом. На кубе возвышалось ужасающее изваяние Лельвани. По обе стороны от него и чуть впереди — изваяния Истустая и Панайя. В каменной чаше, стоящей перед статуей, ровным немигающим пламенем горел воск. На стенах непроницаемыми окнами в потусторонний мир чернели диабазовые доски, испещрённые древними письменами.
Алаксанду крикнул:
— Асму-Никаль! Где ты? Что они с тобой сделали?
Понимая, что происходит нечто страшное, он в отчаянии обратился к Харапсили:
— Где она?
Призрак из Страны-Без-Возврата, ходила жрица по кругу и зажигала огни в светильниках. Её чёрная тень, рождённая угрожающим багровым пламенем, следовал за ней по стенам.
«О ней, только о ней!» — думала Харапсили, всё более ожесточаясь.
Она понимала, что такой Алаксанду потерян для неё навсегда. Красивый, полный живых чувств, волнующий и желанный.
— Не будем откладывать, — негромко произнесла она и посмотрела куда-то в темноту, туда, где прятался Гахидджиби.
— Её здесь нет, — ответил вышедший из тьмы колдун.
Алаксанду повернулся на незнакомый голос.
Перед ним стоял высокий мужчина в чёрном кутонноте. Его лицо, освещённое факелами, закрывала чёрная матерчатая повязка. Всё лицо, кроме пронзающих, как кинжалы, глаз.
Под повязкой презрительно дрогнули уголки рта. «Вряд ли несчастный смог бы вспомнить после ритуала хоть что-нибудь, кроме лица своей госпожи Харапсили».
— Кто ты? — спросил, отступая, Алаксанду.
Но вместо ответа из горла колдуна вырвался хищный гортанный клёкот, он произнёс первое заклинание.
Юноша остановился, как будто наткнулся на невидимую преграду. Безотчётный ужас и недоумение застыли в его глазах, словно он соскользнул в бездну полнейшего безмолвия и неподвижности. Лишь колдун продолжал монотонно и призрачно заклинать, изредка выкрикивая что-то пересохщим ртом.
Подобно ледяному ветру слетали с губ Гахидджиби слова, жестокие, короткие. Что они означали, Харапсили не знала, но Алаксанду, перестав видеть и слышать, повинуясь колдовским заклятьям, медленно направился к грубому, побелевшему от известковых потёков жертвенному столу, стоявшему между изваяниями Истустайя и Панайя. Тем временем их истинный жрец не переставал заклинать.
Алаксанду был лишён собственной воли и повиновался только тёмной воле колдуна. Было что-то жуткое и противоестественное в этой абсолютной неподвижности.
Оцепенев от страшного очарования и ужаса, Харапсили стояла в отдалении. Словно сквозь пелену смотрела она на происходящее и почти ничего не понимала. Бешено стучала в ушах её собственная кровь. Гахидджиби был настолько страшен, что она боялась не выдержать и убежать.
Алаксанду лежал на жертвенном столе. Его широко открытые безумные глаза были устремлены куда-то в темноту мрачных сводов, словно видели там что-то ужасное.
Мрачная церемония продолжалась. С губ колдуна слетали страшные всесокрушающие слова. Постепенно его речь перешла в заунывное монотонное бормотанье. Вдруг колдун издал резкий вопль, и в руке его в багровых остветах жертвенного огня блеснул кинжал.