Я лично считаю, что смерть есть мера всего сущего. Значит, было вполне разумно уничтожить так много людей, причем сразу великое множество, и вот теперь к ним добавляются еще четверо. Мы поймали и их. В нашей борьбе мы все еще придерживаемся своей линии. Хотя этого и не следовало бы делать! Спасибо, я, возможно, возьму еще одного покойника! Напиток излишне крепок! Могу я попросить у вас еще одного мертвеца? Я должен придерживаться своей линии, но еще одного, пожалуй, возьму, спасибо! В виде исключения. Еще одного можете мне дать! В виде исключения. Отправим на тот свет еще одного. Но когда-нибудь надо с этим кончать! На этот раз побеждаем мы! Да-да, именно мы! Когда-то надо же победить и нам. Пора сеять траву, чтобы все, что было, начало зарастать травой.
Другой (яростно, почти задыхаясь, грызет кусок вязанья). Меня зовут д-р X., я университетский профессор. Без удивления и замешательства читаю я здесь беспримерную историю своего успеха. Правда, у меня имеется несколько критических замечаний. Сельское хозяйство сегодня представляет собой моторизированную индустрию продуктов питания, в сущности, точно такую же, как производство трупов в газовых камерах, такую же, как блокада и истощение земли, как производство водородных бомб.
Другой (занимаясь тем же). Такую же, как перенасыщение морей удобрениями и отравление рек, господин профессор X.? (У него припадок удушья, он пытается говорить дальше, но не может, и обессиленно кивает следующему, чтобы тот продолжал за него).
Другой (спокойно занавешивая вязаньем ландшафт). Именно те, что мыслят в верном направлении, могут — причем так, чтобы другие этого не замечали — точнее, могли стремиться только к одному — к умиранию и смерти. Я бы ничуть не удивился, если бы они всю жизнь прилагали усилия только к этому и ни к чему другому. И если бы им пришлось для того выгонять из горящих домов других, таких, кто бушевал бы столь же яростно, как само пламя. Причем выгонять еще до того, как беглецы, еще лежавшие в своих постелях, успеют завязать шнурки на ботинках. Горе спасающимся, в белый свет пускающимся!
А сейчас, господа, начнем делать мертвецов из вас! Начнем делать гвозди из ваших мертвых голов! Эта доска уже обита ногтями, выдернутыми из ваших трупов. После взрыва одна женщина увидела луч света в лесу. Осмотр места показал, что речь может идти о фарах автомобиля или ручном фонарике.
Он вытаскивает вязаную колбасу. Мясник занавешивает свисающие с потолка колбасы вязаньем.
Покупательница (разрывает свой вязаный пакет, вытаскивает что-то из него, сует в рот и жует). Вдвоем плывут мертвецы, плывут себе вдвоем, обтекаемые вином. В вине, которое они пролили на тебя, плывут мертвецы вдвоем. Из волос плетут себе маты и на них спят друг с другом ребята. Брось свою кость еще раз и нырни обоим в глаз.
Следующие фразы произносятся сначала нормально, а потом так же, как и раньше, тремя актерами. Один стоит, чуть выдвинувшись вперед, другие слева и справа от него. Один начинает фразу с начала, другой с конца. Просьба декламировать так, чтобы в произносимом не было смысла.
В нацистских концлагерях и в русских лагерях для военнопленных, судя по свидетельствам выживших, узники страдали до ужаса одинаково. Когда я попал в плен 28 июня 1944 года — кстати, в тот же самый день, что и нобелевский лауреат Конрад Лоренц{6} — мне пришлось быть свидетелем того, как в лагере Тамбов из семи тысяч пленных более двух тысяч умерли от голода или стали жертвами эпидемии. Так имело ли смысл нацистам создавать себе сложности, сжигая евреев в газовых камерах, когда так легко было покончить с ними другими, более простыми способами! Благодарю вас, господин Палкер, что вы не предали это обстоятельство забвению!
Одна покупательница запуталась в нитках для вязанья; она выдергивает нитки и впадает во все большую панику. Изображающая пасхального зайца актриса, с ног до головы одетая в розовое вязанье, грациозно помогает отчаянно размахивающей руками покупательнице освободиться из нитяного плена.
Женщина-кролик (в игривой позе). Дорогие почившие! Мы можем рассматривать тему смерти не иначе, как только извне. Ее внутренняя сторона остается для нас закрытой, как гроб. С помощью мышления осознание смерти в ее истинном значении опытным путем недостижимо в принципе. Ибо как только мы познаем ее на собственном опыте, она тут же исчезает — вместе с нами. (Прикрыв глаза рукой, с преувеличенным испугом оглядывается вокруг, утрированно, как в немом кино, ужасается.) Отсутствие отпуска можно бы счесть шуткой, если бы потом была возможность об этом рассказать. Умерший не может осознать, что с ним произошло. Смерть — это в полном смысле бессмыслица. Бессмыслица чистейшей воды.
Мясник. И ни звука вокруг, снова. Веко никому не встает на пути, ресницы не подсчитывают, кто вошел в глаз. Вбирай в себя образы! Два вместо одного. Иди к окулисту! Да, текучая слеза лишь затемняет глаза, линза зорче, она соберет образы и — обман так обман! — доставит тебе их прямо в карман!
(Он пытается прикрепить себя нитками к кокетливой женщине-кролику, она не позволяет.)
Напротив, я считаю, что мышление позволяет нам увидеть внутреннюю сторону смерти. Таким образом можно усомниться в ее не вызывающей сомнений самоуверенности. Я даже готов идти дальше и утверждать: миллионы плюс эти четверо — пустяк, мелочь, я хочу сказать, этих четверых мы можем просто не принимать во внимание, они не в счет, они вообще не мертвы! Вот в других местах — там, на удивление, значительно больше мертвых! В Америке, например, значительно больше живых и значительно больше мертвых, чем здесь.
Покупательница. Давайте сделаем так: просто больше не будем признавать право разума задавать вопросы за основу взаимопонимания. Вторая ступень: давайте не будем больше удивляться само собой разумеющимся вещам, и все они снова будут с нами, дедушка и бабушка, оба господина Хорвата, господин Саркёзи и господин Симон, а также множество других совершенно чужих нам людей! Они забыты, но несмотря на это снова появляются, хотя мы их вовсе не приглашали. Наши кровати нужны другим иностранцам! Нет, это не настоящие иностранцы, почему к нам не приходят наконец настоящие? Вот они еще не стали нам по-настоящему чужими. Мы хотим более чуждых, чем эти! Для них у нас не хватает чашек и приборов в посудных шкафах!
Женщина-кролик. Зачем нам вообще мучиться с мышлением? Только для того, чтобы попасть туда, где мы и без того уже давно пребываем? Не могу попасть, куда хочу? Так зажгу себе свечу.
Женщина (в отличие от мясника, ей удалось привязать себя к женщине-кролику). В них земля, и они ее роют. Они роют и роют, так проходит их день, их ночь. Они роют. Я рою, ты роешь, но роет и червь, и вот тот певчий твердит: они роют! О кто-то, о никто, о ты: куда же вел наш путь, тот, что не привел никуда? Ты роешь, я рою, я рою под тебя, и на пальце у нас просыпается кольцо.
Оба актера старательно примеряют связанные ими оболочки к мясным товарам, словно колбасы — это люди или животные, которых нужно чем-то прикрыть.
Двое мужчин (попеременно). Третьему поколению выживших евреев нужна сага о мучениках,
Детский хор за кадром поет одно и то же слово: «Варварски! Варварски/ Варварски!»
замученных в газовых печах Гитлера, точно по той же причине, по которой христиане вот уже две тысячи лет