Детский хор за кадром поет, как и раньше, но теперь уже три слова: «еще более варварски еще более варварски еще более варварски».
культивируют память о мученической смерти Иисуса Христа. Но отрезвляющий факт заключается в том, что огромное число еврейских узников нацисты умертвили другим способом. Разумеется, ничуть не менее
Детский хор, как и раньше, в очень высокой тесситуре ликующе поет: «Варварским! Варварским! Варварским!»
Голос за кадром. Вы слушали выступление Венского хора мальчиков.
Мясник (продолжая вязать, в чехле из вязанья уже и его топор; говорит в стиле торжественной проповеди). Дорогой господин Хорват, дорогой господин Хорват, дорогой господин Саркёзи, дорогой господин Симон, дело принимает серьезный оборот! Отправляйтесь в зал ожидания! Лично я верю, что смерть как событие находится по ту сторону любого действия и как чистой воды случайность уже не является актом жизни. Разве мы можем понять смерть? Ну, вы-то, возможно, и понимаете ее, дорогие покойники, но я, человек, которого однажды недооценили, но потом такого уже не случалось, все еще не понимаю смерти, которую я здесь произвожу. В вашем случае речь идет не о массе! Вас только четверо, всего ничего! Для вас я всегда найду место у окна! Или вам, может быть, хочется сидеть у прохода, чтобы было удобнее убраться вон, когда подойдет ваша очередь?
Покупатель (страстно). Лично я при слове «смерть» представляю себе путника, который все время ищет прохлады, откуда-то струящейся ему навстречу. Его темная фигура теряется в лесу, наконец-то он один! Но вдруг там оказывается комната с сотнями других жаждущих прохлады, а бюро путешествий пошло с молотка. Раздосадованный турист отправляется домой. Он уже даже не решается вовремя выйти из поезда, везущего его обратно. Поэтому едет до конечного пункта. Внезапно некоторые из попутчиков хватают его багаж и собираются выйти из вагона. Им стало страшно. А наш путник, в свою очередь, боится, что они хотят украсть его чемоданы, и начинает пинать всех подряд.
Мясник. Здесь я на некоторое время умолкну, призываю вас к терпению. Как мне стало известно, у вас, дорогие покойники, были точно такие же приключения с вашими бюро путешествий. Вас дезинфицировали рано утром, собственно, была еще ночь. Все произошло даже еще до полуночи. Благодарю вас, господин режиссер, за то, что своевременно обратили на это мое внимание. Стало быть, так называемая деревенская стража, то есть вы, господин Хорват, и вы, господин Хорват, и вы, господин Симон, к сожалению, вы уже не можете подняться к нам на сцену, вы, стало быть, вышли осмотреть окрестности, так как в последние дни и недели вас беспокоили проезжавшие мимо чужие автомобили. Но вас было недостаточно для самозащиты, разве не так, дорогие покойники? Мне и впрямь очень жаль вас. С этим вам придется смириться. Вы не местные уроженцы, уважаемые мертвецы, и, опять-таки, не те, кто без всяких условий мог ожидать нашей защиты. Теперь мы можем понять слово «смерть», но не саму смерть. Смерть: нам надо подкрасться к этому слову сзади и замахнуться на него со спины. Тяжелые повреждения вы, разумеется, можете получить и по почте. Слово бьет! Можно понять речь и можно понять поведение.
Например, ваше поведение, госпожа писательница, я не совсем понимаю. Вы, дважды углекислая трещина в глетчере, давно твердите мне, что я виноват в чем-то таком, о чем я сам знаю только понаслышке. Как сказал поэт? Прежде чем подавать жалобу за оскорбление чести, надо, чтобы в этой стране вообще было вдоволь чести! Столько чести, сколько я потерял, купить невозможно. Во всяком случае, моя честь называется верность. И мне наплевать, как называется ваша. Я в ваши дела не вмешиваюсь. Свою честь я сделал себе сам. Для этого мне пришлось посещать специальные курсы. И она у меня неплохо получилась, разве не так? (Показывает на связанную им упаковку.) Но мы, хотите вы того или нет, живем в век судебной ответственности всех членов семьи за деяния, совершенные одним из ее членов{7}, в век сцепляемости волокон в ленте. Что? Ваша смерть наступила всего только несколько месяцев назад, господин Саркёзи, или вас зовут Симон, или вы один из Хорватов? Я вечно вас путаю, извините. Не надо бить меня прутом по ноге, я все равно не вспомню.
Еще одна из стоящих в очереди женщин подходит к мяснику и дергает его за рукав.
Женщина. Еврейские кости, размолотые в сперму, текут сквозь песчаные часы, мы проплыли сквозь них. Что я хотела этим сказать? Вы можете снова успокоиться, дорогие покойники! Вам нет смысла требовать от нас такой уж большой заботливости! Когда-нибудь все должно кончиться. Как я уже сказала, смерть как событие — это не действие. Я имею ввиду, что смерть четырех оборванцев не имеет с массой ничего общего, поскольку невозможно понять смерть даже одного человека. Вашу смерть еще охраняют, как веко защищает глаз, господа умершие. Разве не так, господин Саркёзи? Господа Хорваты? Что вы сказали, господин Симон? Не возражаете? Вы сами смогли закрыть свои глаза или вам помогли? Радуйтесь, что вас не искромсали до неузнаваемости, уважаемые жертвы! Вас ведь можно было разделать на куски. Но вам повезло. Недавно у нас выпрыгнули из окна две дамы, наполовину обгоревшие. Они от чего-то спасались, от возможности, которую мы не хотели от них утаить. Что вы сказали? Что стало с ребенком? Ах, да, ребенка-то и не было! Здесь недостает еще несколько штук детей. Потому что вы просто вышвырнули их из окна! Вам надо бы сказать мне об этом заранее!
Смысл германской героической саги вот в чем: надо до такой степени развивать в себе усердие, чтобы в конце концов выбить из себя слишком многое. А если там ничего нет, нет Зигфрида{8}, нет даже головы Зигфрида, что ж, тогда можно выкинуть и все остальное. Все, что там есть. Как можно больше смысла! Как можно больше горячего воздуха! При необходимости то, что тебе хочется иметь, можно выбить и из кого-нибудь другого.
Мясник. Из вас, четырех чудиков, братской могилы не сделаешь! Ночь тиха, любой звук далеко слышен. Взрыв. Раньше или позже с этим надо кончать. Вон! Назад в Индию! А вы куда хотели? Немедленно назад, в Индию!
Указывает на дверь, входит конькобежец в типичной для любителей роликовых коньков одежде, но целиком вязанной, даже его рюкзак прикреплен нитками к спине, человеческий ландшафт.
Другой покупатель. У меня нет ни в чем недостатка, Господь мой пастырь. Нет, конечно же, не этот господин! (Показывает на мясника.) Нет, это не он взял меня в свою пасть. А вон тот! О, я вижу, это был именно он, но вчера он выглядел не так, как сегодня. Ну да все равно. К счастью, вечность еще держится в своих границах: легко и неторопливо вращается в своих измерительных щупальцах насквозь просвеченная ногтями горошина сахара в крови. Здесь не то место, которое она освещает.
Конькобежец на роликах. Я тоже часто об этом думал! Всегда, когда я куда-нибудь качусь на своих роликах, неважно, куда, за мной следует сумрачный образ мягкой, аморфной прохлады. Такое чувство, словно я все время бегу в тоннеле. А за мной все исчезает, словно стирается кем-то с лица земли.
Утешьтесь, дорогие покойники! В известной мере я тоже уже давно уезжаю от себя самого! Похоже на смерть: мы учимся идентифицировать себя с чем-то, что находится вне нас. Когда-то должен наступить конец.
Две юные покупательницы (они тоже прикреплены друг к другу нитями, говорят особенно звонкими, пронзительными голосами). Быстро — в отчаяние, о горшечники! — быстро время выдало глину, быстро выбило слезу — снова стянул нас синеватыми нитями сегодняшний день. О мои искренние слова-калеки, такие же, как и я. Где.
Мясник (выходит из-за прилавка и отделяет топором одну девушку от другой. Он срезает вязанье с их лиц, но задевает кожу, по ней под вязаньем текут струйки крови). Ситуация, в которой смерть воспринимается как акт милосердия, должна быть описана как можно точнее. Страдающим — как от внутренней болезни, так и от мучительной раны — предстоит верная и скорая смерть, поэтому разницу во времени наступления смерти для того и другого можно просто не принимать во внимание. Об ощутимом сокращении времени жизни умерших можно вообще не говорить, а если кто и говорит об этом, то только педанты. Мы здесь говорим о сокращении жизни вообще. Когда-то же должен наступить конец, мои дорогие покойники! У нас в продаже есть и огонь. Выбирайте один из пяти ускорителей горения!