— То, что я хочу сказать вам, господа, весьма важно. Я сам был в Святой Земле и видел многие города и храмы. Дело в том, что Палестину называем Святой Землей не только мы, христиане. Ее считают Святой и арабы, и евреи потому, что в Иерусалиме и вокруг него находится множество христианских, мусульманских и иудейских святынь.
Мальчики, заметил я, слушал меня совсем не так внимательно, как тогда, когда я рассказывал о сражениях с неверными: Освальд слушал из вежливости, белобрысый Вернер стоял, уставившись на все те же мечи над камином, и лишь круглолицый брюнет всем своим видом показывал, что сообщаемые мною сведения он считает весьма для себя полезными.
И вдруг это вежливое невнимание почему-то меня задело.
«Ну, ладно, — подумал я, — сейчас я вас расшевелю. Вы у меня проснетесь».
— Господа, — сказал я, — вы, наверное, слышали, что крестоносец, если это благочестивый воин, а не просто любитель наживы, обязательно посещает все святыни, какие встречаются ему по дороге?
Мальчики хором подтвердили это.
— Так вот, — проговорил я интригующе, — я могу, не выходя из замка, показать вам величайшие святыни Иерусалима и его окрестностей. Только вам придется немного подождать меня.
Мальчики переглянулись, и я заметил на лицах у них недоверчивый интерес.
— Подождите меня во дворе, — повторил я и показал им рукой на дверь.
Они вышли молча, гуськом, и остановились за порогом, ожидая меня.
А я пошел на второй этаж, к себе в спальню, и достал из ящичка, где лежала большая связка ключей, — один — короткий и толстый, с головкой в виде голвы льва и язычком, напоминающим растопыренную львиную лапу.
«Армен, Армен, — подумал я, — ты не станешь сердиться, даже если узнаешь, что я повел чужих в твою часовню».
Мой дед всю жизнь слыл изрядным чудаком. Говорили, что он выдумывал всякие такие штучки, каких в окрестностях не знавал никто. Среди соседей кто-то однажды даже пустил слух, что старый Шильтбергер, с помощью нанятого им алхимика, начал искать философский камень{15}, чтобы потом при помощи этого колдовского минерала любой предмет превращать в золото.
Слухи, как обычно, имели под собой кое-какое основание. Дед действительно нанял одного венецианца с острова Мурано, который привозил на продажу не то в Мюнхен, не то в Нюрнберг зеркала, кубки и прочие стеклянные вещицы. Дед познакомился с венецианцем на рынке, расспросил его, хорошо ли идет торговля, и когда тот признался, что торговля сама по себе идет неплохо, да беда в том, что товар больно хрупок, дед предложил ему остаться и делать все это у него в Шильтберге.
Венецианец, оказавшийся не простым фактором, а, как он говорил, мастером-стеклодувом, отправленным товариществом ремесленников в Баварию для того, чтобы на месте узнать цены и потребности в товарах, подумал-подумал и согласился.
Не знаю почему, но ни кубков, ни зеркал он так и не сделал. Однако наготовил множество цветных стекол — синих, зеленых, красных и желтых.
Когда я был еще совсем маленьким, я любил играть с разноцветными осколками, валявшимися у входа в подвал, где венецианец варил стекло.
Он наготовил несколько ящиков стекол, однако деду нужны были зеркала и кубки, а их-то, как оказалось, заезжий мастер делать не умел.
Дед расчитал «алхимика», и тот отправился восвояси, а сваренные им разноцветные стекла остались.
Тогда деду пришла в голову новая идея: он решил построить в Шильтберге высокую сторожевую башню. Такую, какие строили французские сеньоры во дворах своих «шато».
Они называли их «Донжон» и это значило «Длинная башня» или «Большая», или «Самая высокая», вобщем, что-то в таком роде.
Однажды осенью, когда хлеба уже были убраны, дед согнал мужиков и велел одним рыть яму под фундамент башни, другим — добывать камень, третьим — возить его в Шильтберг, а прочим — гасить известь, готовить раствор и тесать доски для строительных лесов вокруг будущего донжона.
Крестьяне многое умели делать, но они не могли ковать железные растяжки и балки, не умели жечь твердый кирпич, пригодный для строительства высокой и тяжелой башни, и потому дед был вынужден закупать все это в округе, тратя кучу денег и, наверное, уже не радуясь тому, что эта ненужная затея втемяшилась ему в голову.
Однако дед, как и многие из Шильтбергеров, был упрям и продолжал начатое дело с настойчивостью, достойной лучшего применения.
Следует сказать, что неудача с венецианцем кое-чему научила деда — он не стал искать мастера, который пообещал бы ему воздвигнуть эту новую Вавилонскую башню, а, надеясь неизвестно на что, взялся руководить постройкой сам.