Яму под фундамент мужики вырыли быстро, несмотря на то, что она была так глубока, что в нее могло бы поместиться пол-Шильтберга.
Даже такой выдающийся зодчий, как мой дед, понимал, что чем глубже яма, тем больше камня нужно в нее свалить. И потому мужицкие телеги с рассвета и до заката возили из каменоломни породу, но наполнить прорву до нужного уровня так и не могли.
Наконец дед, руководствуясь соображениями, известными ему одному, велел прекратить засыпку ямы камнем и приступить к возведению первого яруса башни.
Здесь дела пошли хуже: хороших каменщиков среди мужиков оказалось намного меньше, чем прилежных землекопов. И сколько ни бегал дед с отвесом и рейками — и без ежеминутных промеров было видно, что основание башни сильно кренится в одну сторону. Не то оседал плохо утрамбованный камень, не то были какие-то другие причины, во всяком случае, даже дед понял, что и из этой его затеи ровно ничего не получится.
Так случилось, что вскоре после того, как стройка остановилась, дед захворал и помер. Мне было тогда семь лет.
После его смерти во дворе замка так и остались лежать штабеля бревен и досок, горы камня и кирпича, кучи железа, а в подвале Шильтберга — три десятка ящиков с цветным стеклом.
А еще через семь лет я отправился с Волькенштейном и другими рыцарями в Крестовый поход и вернулся домой тридцать три года спустя.
Вернулся я не один. Вместе со мной пришел мой товарищ по странствиям — строитель и художник Армен, с которым судьба свела меня…
Впрочем, в свое время я расскажу, когда и где свела меня судьба с этим хорошим и верным человеком, оставшимся моим другом на всю жизнь.
Итак, я и Армен пришли в мой родной Шильтберг. А потом, волею обстоятельств, о которых я тоже расскажу в свое время, мы оказались в Фобурге.
Фобург был маленьким старым замком, обветшалым и вконец запущенным. Армен сразу же облазил его от подвалов до чердаков и сказал, что завтра же начнет приводить его в божеский вид.
— Ну, ну, — ответил я ему. — Посмотрим.
— Нечего смотреть, делать надо, — буркнул Армен обиженно.
У меня в голове не укладывалось, как можно починить эту старую руину? А вот Армен, оказывается, знал. Он перевез в Фобург все, что оставалось в Шильтберге, а потом пять лет стучал его топор на кровлях и в переходах Фобурга, пять лет шуршал его мастерок, накладывая раствор на облупившиеся и треснувшие стены. Пять лет звенел молот в кузне, отковывая крючья и решетки, кольца и дверные ручки. Пять лет свистел рубанок, обстругивая доски и бревна.
В завершение всего он отковал изящный и легкий флюгер. Темно-сизая ласточка как будто взлетела на шпиль самой высокой башни Фобурга и, посвистывая, поворачивалась туда, куда несся ветер.
Я стоял во дворе, задрав голову, и с удовольствием смотрел на то, как быстро и ловко делает Армен свою работу.
Наконец он спустился во двор, подошел ко мне и лукавая ухмылка перекосила его хитрую бородатую физиономию.
— Вот теперь смотри, — проронил он многозначительно и с каким-то пренебрежением хлопнул меня по плечу.
— А я и так смотрю, — ответил я, продолжая следить за тем, как от малейшего дуновения поворачивается на шпиле сизая ласточка.
— Вокруг посмотри, — буркнул Армен.
Я огляделся.
— Ну теперь видишь, кто из нас был прав?
Я не понял. И, наверное, выражение моего лица хорошо передавало мое недоумение.
— А пять лет назад, кто сказал: «Ну, ну, посмотрим?»
Я вспомнил и засмеялся. Однако где-то в самой глубине сознания мелькнула мысль: «Никогда не думал, что Армен такой злопамятный…»
На этом строительная одиссея{16} в Фобурге не закончилась — главное было впереди.
После водружения флюгера Армен дня три бездельно бродил вокруг Фобурга. А затем ушел из замка, сказав мне, что хочет посмотреть церкви, которых еще не видел.
— Надолго ты уходишь? — спросил я.
— Не думаю, что это паломничество будет дольше нашего с тобой.
Вернулся он через два месяца, подолгу сидел на куче камней, вычерчивая что-то на земле заостренной палочкой.
Я вставал засветло, но как бы рано я ни поднялся, Армен уже сидел на камнях и, прищурившись, глядел на новый чертеж.
Потом он стирал его подошвой башмака и рисовал новый.
И снова стирал.
Мы никогда не совали нос в дела друг друга. Но однажды я все-таки не выдержал и спросил:
— Что это ты задумал, Армен, а?
— Хочу построить часовню в честь Иоанна Крестителя, — ответил он быстро. Наверное, и ему хотелось с кем-то поделиться занимавшими его думами.