И золото всех стран за райский Пентагон
Рекой стекается и, нимбом окружен,
Ты – чудо сам себе, волшебник Калиостро!
Но, чу! рожок звенит… Толпа ливрейных слуг
Снует бездельная… И мчит тебя, сам-друг,
Карета шестерней, малеванная пестро.
6. Бальзак
Огромный Оноре! плечом циклопа
Покорно принял ты, как дар от муз,
Седых камней неизреченный груз,
Отторгнутых могуществом потопа.
Ты храм воздвиг, – но дряхлая Европа
Змеей бежит пророчественных уз:
Богам из глины молится француз
С позорным сладострастием холопа.
До наших дней непонятый чудак,
Как хороша твоих созданий свита:
Ведун Ламберт и томный Растиньяк,
И лик свирепый красного бандита!
Но слаще всех, возвышенный Бальзак,
Твой андрогин крылатый – Серафита.
II. ОРЛЫ
Где будет труп, там соберутся орлы.
Матф. 24, 28; Луки 17, 37
На бледный труп от льдистой мглы,
С бесплодных гор, ширяя, канут
Широковейные орлы
И, веки приподняв, заглянут
В безжизненный зрачок… И вот,
Пророча воскресенье персти,
Орел седой, ярясь, клюет
Из окровавленных отверстий.
Глаза, что в грозный день Суда,
Восхищены от пасти орлей,
Уж не померкнут никогда, –
Скользят в ненасытимом горле.
И ждут косматые орлы
Обряда темного свершенье;
Глядят, нахмурены и злы,
На первое преображенье.
Их дрогнут крылья, чуть старик
Вонзит меж ребер клюв согбенный,
И горд и буен будет клик,
Когда из груди вожделенной
Ужасный повлечет комок
И когтем над орлами вскинет,
Да клюва алчного не минет
Пустой бессмертного чертог.
III. ПАМЯТИ Н. Ф. ФЕДОРОВА
1. «С каким безумием почтил ты человека…»
С каким безумием почтил ты человека,
Как жутко высоко ты длань его занес,
Ты, вещий и святой старик-библиотекарь,
Кротчайший из людей и повелитель гроз!
В убогой комнате, зарями золотыми,
Когда Москва спала, а Кремль был нежно-ал,
Листы дрожащие, непонятый алхимик,
Реченьем пурпура и крови покрывал.
Как зыбким ладаном, овеянный отцами,
Сын человеческий, сыновством ты болел;
И выкликал, трубя над горными мирами,
Аскет и праведник, – бессмертье грешных тел!
2. Заставка
Высокий серый крест… У мшистого подножья
Желтеет тускло шар на скрещенных костях.
Вдали – гряда холмов. А сверху:Нива Божья.
Славянской вязию гласит поблеклый стяг.
Адамов череп там возник из бренной персти,
Но в ужасе глазниц подъята тьма гробов:
Так когти льдистые владычной древней смерти
Еще свирепее под молотом веков!
Эдема бедный Царь, на дне времен не ты ли,
Как божий сын, сиял в безгрешной наготе,
И то тебя — Тебя — нагого пригвоздили
Твои сыны, вверху, на сером том кресте?
…А там холмы, холмы… И сверху: Нива Божья,
Вписал Неведомый на полинялый стяг
И опочил, припав у серого подножья,
С нетленной лилией в хладеющих перстах.
IV. ГИМН ПРЕДКАМ
То верно был монарх, кто взора жадной тягой
Тарпана дикого сдержал привольный лёт;
Чей клич, как первый конь, носился пред ватагой
И заклинал, грозя, и в дальний звал поход.
Нагой среди нагих, седым крылом орлиным
Холодный блеск чела по праву оттенил;
И первый тот венец за первородным сыном
Копьем жестоких битв, не дрогнув, закрепил.
То верно был пророк, кто на костер гудящий,
Кудрявый, радостный, юнейший из костров,
Пролил всю кровь свою и, бледный, пал средь чащи,
Как жертва сладкая для трапезы богов.
Любовь вам, пращуры, чьи трепетные жилы,
Как узы строгие, на хаос налегли,
А сердца рдяный угль и чресл слепые силы
Вещали тайну солнца и земли.
И это был поэт, кто в темном реве ветра
Ловил крылатую души своей печаль
И звуки первые размеренного метра
Одни, свистящие, любил в тебе, пищаль;
Кто в шее лебедя провидел выгиб лиры,
В кудрях возлюбленной искал поющих струн;
Блуждая по горам, на красные порфиры
Врубил, восторженный, сплетенья первых рун.
И это был поэт, кто крик любови жгучей
Бросал одним волнам песчаных берегов
И слушал перезвон дождя, смеясь под тучей,
И руки простирал за трубами громов.
О, пращуры, когда внимаю бури ропот,
И злоба вьюжная кружит отмерший лист,
Мне будто слышится набегов буйный топот
И тяжких ваших стрел неверный, резкий свист.
Не вы ль проноситесь, овеянные мглами,
Будить и влечь сынов к невиданным огням,
Чтоб кровью жертвенной и гулкими струнами
Ваш дух живой отдать иным векам?
V. КОВЫЛЬ
Где только плуг пройдет, ковыль, волшебство степи,
Развеется, как серебристый дым;
И дикая страна немых великолепий
Отступит вглубь, за пастырем своим.
С печальным рокотом встревоженные волны,
За валом вал, спеша, прольют гурты;
Верблюдов проплывут чудовищные челны,
Качая рыжекосмые хребты.
И косяки коней сомкнет гортанным кликом,
Арапником над головой свистя,
Широкоскулый всадник с медным ликом,
Родных степей любимое дитя.