Старуха протянула руку к нему, на мгновение замерла, словно опасаясь чего-то, черты смягчились, и будто помолодела она, хохотнула:
— Ты где нашел-то это, археолог липовый?
— В Заповеднике, — голос стал хриплым, сухим. — Который «Столбы»… Че, фигня? Новодел? — расстроено спросил он.
Старуха сделала резкое движение, сверток выскользнул из Шкодиных рук и, проплыв несколько метров по воздуху, плавно опустился в ее костлявые руки.
— Э! Э! — запротестовал Шкода. — Вы че задумали?!
— Да не визжи ты! — старуха сорвала газеты, бросила поверх Шкодиных брюк. В руках у нее оказалась изогнутая деревянная палка длиной в метр или чуть больше, толкая у основания, с искривленным в форме медвежьей лапы навершием. От основания вверх спиралью тянулся тонкой змейкой ряд засечек, едва заметных черточек и кругов.
Старуха бережно, почти любовно, погладила палку:
— Тот, да не тот, — буркнула она, и будто вспомнив о замершем в нескольких шагах от нее Шкоде, бросила ему: — Так где ты, говоришь, нашел-то ее?
— В «Столбах». Там, на территории, развалины есть. Частью затоплены, частью разрушены. Вот, там и нашел. А что это?
— Посох мой…
— ЧЕ? — Шкода вытянул шею. — Че вы несете-то?
Бабка привстала и направилась к выходу.
— Эй, посох оставьте! Он мой! Я его нашел! — старуха, не спеша, прошла через комнату. При последних словах замерла. — Хоть денег за него заплатите! По всему ж видно, старинная вещь!
Бабка обернулась. Горло Шкоды опять перехватило, дышать стало трудно. Он схватился за спинку кресла.
— Деньги любишь, — голос старухи шелестел.
— Кто ж их не любит! — прохрипел, едва переводя дух, Шкода.
Старуха повернулась к нему, оперлась на трость, указала на него посохом:
— А на службу ко мне пойдешь? Я хорошо заплачу.
Дышать стало легче. Словно отпустило его что-то неведомое.
— А че-ж не послужить, если заплатите. Че делать-то надо…
Старуха прищурилась:
— А то же, что и всегда: копать, где велю. Делать, что скажу. Пойдешь?
И Шкода согласился. Бабке очень посох какой-то нужен был, не тот, что он под Красноярском нашел. Другой.
Вчера, перед походом к тетке-искусствоведу она позвонила ему, сказала, что тоже приехала в Красноярск.
— Поддержу тебя, дружок, — сказала голосом, от которого у Шкоды все обмерло внутри.
И сейчас он ждал старуху Ирмину в ее покоях. Пришел с отчетом.
«Бабка все напутала», — пульсировало в висках. — «Посоха по тому адресу нет, они все там перевернули. Тетка-искусствовед исчезла. Доча ее суматошная вообще — финиш — растаяла на глазах. Вот просто как стояла посреди кухни в своем отстойном свитере, так и пропала».
Бабка после его сумбурного рассказа ушла, недовольная, а ему оставалось только ждать.
Он встал, походил по комнате. Десять шагов туда-обратно.
Снова сел.
Не выдержал, встал, и открыл окно.
В тесную комнатку ворвался ароматный морозный воздух, разбавив жгучей свежестью дурноту и поднял настроение. Он дышал, наслаждаясь прохладой, как вдруг, будто прямо из-под земли выросла рядом с ним старуха Ирмина, аж черная от злости. Она оттолкнула его, и, с треском захлопнув оконную раму прямо перед его носом, зло на него глянула:
— Я тебе ЧТО сказала делать? — недобро шипела она. — Сидеть и ждать! — еще минута, и, Шкоде так показалось, бабка его ухватом по башке, и в печь на растопку забросит.
Но та пошамкала беззубым ртом, сверля его жуткими бесцветными глазами-бусинками, и пошла к своему креслу.
«Ведьма старая!» — про себя подумал Шкода.
Бабка будто его услышала. Резко обернулась, из-за чего черты ее лица на мгновение будто смазало гигантским ластиком, они стерлись и потемнели. Старуха пронзительно и зло на него взглянула.
— Че? — вырвалось у Шкоды. В глазах помутнело, к горлу подступил тошнотворно-горький комок, обжег гортань.
Ирмина отвернулась. Черты лица снова приобрели хоть и призрачную, но все-таки привычную форму, дошла до кресла, и, усевшись, проговорила, уже вроде мягче:
— Застудишь старушку: радикулит у меня.
Шкода хотел что-то съязвить на счет ее магических способностей, которые она к себе не применяет, но, вспомнив ее колючий взгляд, промолчал, про себя отметив, что, оказывается, бабку боится не по-детски.
Он еще немного помялся на ногах, ожидая, что старуха сама укажет ему место, куда сесть, но та молчала, исподлобья сверля его глазами-бусинками. Тогда он, старясь сохранять максимально независимый вид, плюхнулся в ближайшее кресло, что напротив самой старухи, и сложил руки на груди.