— Они оглашены Арманом. Я думал именно о том, что какая-то внешняя сила спутала расчеты Ивана. Я мог допустить что угодно, только не ошибку в его вычислениях. Небрежность в экспериментах Ивана — самая невероятная версия. И если Рорику явилась мысль о таком просчете, то это объясняется лишь его смятением.
Рой согласился, что гипотеза о внешней причине аварии весьма вероятна. Но что это за причина? Где ее искать? Может быть, она в душевном состоянии Рорика? Если человек превращает себя в полюс гигантского всепроникающего диполя, то разряды нервных потенциалов в его мозгу становятся своего рода командными сигналами, а что Рорик нервничал, сомнений нет.
— Не берусь оспаривать, — сказал Генрих. — Возможно, состояние психики экспериментаторов как-то связано с равновесием поля, создающего всепроникаемость. Но только вряд ли. Иван теоретически исследовал бы такую возможность, он ведь знал, что и он и Рорик являются физическими элементами эксперимента.
— Тогда остается действие каких-то непредвиденных факторов извне. Скажем, блуждающие в космосе неизвестные нам частицы.
— Да, это вполне допустимо.
Арман тоже присоединился к такой мысли. Томсон не просто открыл неизвестные для него поля. Физические процессы, протекающие вокруг нас, отлично изучены, среди них нет «томсоновских», так бы их следовало назвать, полей. Томсон изобрел новые виды сил. И как они связываются с другими полями и частицами, нужно еще изучать. Какая-нибудь шальная космическая частица пронеслась сквозь сконструированную короткофокусную камеру и внесла трагическую поправку в его, казалось бы, безукоризненные расчеты.
— Все это и надо будет исследовать, — подытожил Рой обсуждение. — Но это уже не наша забота. Наш вывод — замечательное, но грозное открытие Томсона надо временно прикрыть, пока не появится гарантия безопасности при работе с его экранирующими полями. Еще одно. Нужно сообщить Агнессе о результатах расследования. Кто пойдет снимать с ее души ощущение собственной вины и вины Рорика?
— Ты, конечно, — поспешно сказал Генрих. — Ты ее расстраивал своими вопросами, ты теперь и успокой.
— Пойдешь ты, — строго сказал Рой. — Я ее расстраивал, верно, но вины на мне перед нею и Рориком нет. А ты подозревал их заранее, до проверки запальчиво доказывал их вину. Пусть твое объяснение будет твоим извинением.
Когда брат разговаривал таким тоном, спорить с ним было бесполезно.
Генриха ввели в палату, когда Агнесса спала. Врач хотел ее разбудить, Генрих попросил не делать этого. Он молчаливо сидел в кресле перед кроватью и терпеливо ждал, пока больная проснется. В истории болезни — Генрих просмотрел ее — было отмечено быстро прогрессирующее выздоровление после тяжелого нервного потрясения. Генрих думал о том, до чего прогнозы расходятся с впечатлением. Болезнь так сильно переменила девушку, что он не узнал бы ее на улице или в институте. За несколько дней, что он не видел ее, она еще похудела, у нее обнажились скулы, заострился нос, кожу на лбу, прежде очень гладкую, прочерчивали морщины, новорожденные морщинки разбегались от глаз. Прогноз был утешительный, вид — страшный.
И еще Генрих с удивлением думал о том, что, несмотря на все изменения, одно в Агнессе сохранилось: ее красота. Это было странно, почти непредставимо. Прежняя красота Агнессы складывалась из черт, гармонично сочетавшихся между собой, в ней было все прекрасно — глаза и губы, щеки, лоб, волосы, шея, руки, фигура… Сейчас все было искажено, каждая черта лица казалась в отдельности почти уродливой. Всего уродливей была исхудавшая шея и истончившиеся руки; тело, скрываемое одеялом, Генрих не сомневался, тоже потеряло прежнюю гибкость и стройность. Но все это, некрасивое в отдельности, складывалось в образ иной, чем прежде, но не менее совершенной красоты. Генриху стало страшно, у него гулко забилось сердце. «А ведь Иван видел ее, вероятно, такой, он предугадывал такую Агнессу в той, прежней, — подумал Генрих. — Недаром она представлялась ему единственной в целом мире…»
Веки Агнессы дрогнули. Она повернула голову к Генриху, всмотрелась в него.
— Вы опять? — прошептала она. — Для чего?
— Мне поручено информировать вас об итогах расследования, — заторопился Генрих. — И прежде всего хочу с радостью сообщить, что вам незачем винить себя в гибели Томсона. И Рорик тоже не виноват, все было по-иному, чем вам вообразилось!
Он рассказал об итогах расследования. Она стала плакать. Рыдания все сильней сотрясали ее тело, она отвернула голову, уткнулась лицом в подушку. Растерянный, Генрих замолчал.
— Зачем мне это знать? Зачем? — лепетала она сквозь слезы.
Он подождал, пока она немного успокоилась, и грустно сказал:
— Мне показалось, вам будет легче, если вы узнаете…
Она с болью прервала его:
— Как мне может быть легче? Неужели вы думаете, что я лгала, когда сказала Томсону, что люблю его? А его нет! И уже не будет! Не надо, не надо!
ПРИНУЖДЕНИЕ К ГЕНИАЛЬНОСТИ
1
Дом был как дом — трехэтажное здание в саду. Генрих включил экран карманного телеискателя. На экране появился фасад, украшенный колоннами, балкон, опоясывавший весь второй этаж, башенка, ощетинившаяся антеннами. «Особняк», — сказал себе Генрих. Он называл этим старинным словом все здания особой архитектуры. На современные дома строение в саду ни с какой стороны не походило, если не принимать во внимание частокола антенн на башенке. К тому же оно и стояло особняком.
Кто-то тронул Генриха за плечо. Генрих обернулся. Над ним возвышался насупленный верзила.
— Что вы здесь делаете? — спросил гигант, пронзая Генриха недобрым взглядом.
Генрих знал, что особняк в саду — вероятно, единственное здание в Столице — охраняется специальными людьми, для которых недавно ввели в употребление позабытое было древнее словечко «сторож». Генрих, однако, сделал вид, что не догадывается, кто этот незнакомец.
— Не понимаю, почему вы меня об этом спрашиваете! — Как ему казалось, он отлично разыграл удивление.
Провести сторожа не удалось.
— Отлично понимаете, друг Генрих! На этот раз Генрих удивился искренне:
— Вы знаете меня?
— Разве я похож на дикаря? — отпарировал сторож. — По-вашему, на Земле имеются люди, которые не посещают Музей космоса и не смотрят стереопередачи? Вам с братом в последние два года не приходится жаловаться на недостаток внимания к себе.
Генрих сдался.
— Я, конечно, знаю, что Институт специальных проблем получил свою, тоже специальную, охрану. Но я думал, что рассматривать особняк издали можно, друг… друг…
— Дженнисон. Джеймс Василий Дженнисон, если не возражаете. Рассматривать, разумеется, не возбраняется, но не при помощи ближнего телеискателя марки ТИБ-812, модель 13, специальный выпуск для работников Следственного отдела Управления космоса. Лишь в том единственном случае, если вы позаботились получить разрешение на пользование телеискателем этой модели и выпуска и там нет оговорок по пунктам 14 и 15, касающихся как раз нашего института…
Генрих рассмеялся и спрятал телеискатель в карман. Сторож Джеймс Василий Дженнисон оказался орешком не по зубам.
— Телеискатель мне дал во временное пользование следователь вами названного отдела в Управлении космоса. Я еще не работал с такими приборами, и мне было интересно…
— Фамилия вашего друга, если не секрет?
— Почему же секрет? Прохоров. Александр Платон Прохоров. Одолжив мне прибор, разрешением он меня не снабдил.
— И не снабдит, — важно подтвердил Дженнисон. — Сомневаюсь, чтоб у него самого было разрешение. Я говорю лишь о пунктах 14 и 15, остальные меня не касаются. Эти два пункта подписывает один президент Всемирной академии наук Боячек.
— Я в хороших отношениях с Боячеком, — заявил Генрих.
Дженнисон величественным жестом остановил его: