Не так уж часто бывало, чтобы деликатный Генрих властно кому-то повелевал и кого-то бесцеремонно поторапливал.
Библиотека в этом музее старого быта была самой музейной комнатой. Ее тоже наполняла стационарная мебель — диван, два кресла, свисающая с потолка люстра, гардины на неизбежных окнах. Кроме мебели, в ней были еще книги, обязательная принадлежность старых квартир, — сотни книг на застекленных стеллажах:
маленькие и большие, тоненькие и толстые, с яркими иллюстрациями и заполненные одними буквами.
Рой не любил книг, это был несовершенный способ передачи информации, медлительный, с малым коэффициентом полезного действия. Он бросил на них скучающий взгляд и устроился как мог в неудобном постоянном кресле. Зато Генрих обошел стеллажи, вглядывался в корешки, некоторые книги вынимал.
В библиотеке Джексона была одна принадлежность, роднившая его архаическое обиталище с современными жилыми помещениями: между стеллажами втеснился стереоэкран. Рой вспомнил, что во времена Джексона стереоэкраны только входили в быт и с ними еще конкурировало кино, а Джексону в признательность за снотворческое мастерство поставили лучшую из тогдашних стереомоделей. В сравнении с теперешними эта диковина, поражавшая воображение современников, казалась убогой. Рой скользнул по экрану взглядом. Генриха тоже не заинтересовал дедушка нынешних стереоэкранов, он лишь задержался у рукоятей управления, одну из них, чему-то усмехнувшись, осмотрел.
В углу комнаты стояло странное сооружение, и на него засмотрелся Рой. Это был лакированный цилиндр в рост человека, с проводами и сигнальными приборами. Небольшой барьерчик отгораживал аппарат от комнаты.
Рой кивнул Генриху на цилиндр с проводами:
— Забавное сооружение! Для чего оно могло служить?
— Ты говоришь о высоковольтном аппарате? Олли пользовалась им для подразрядки. — Генрих говорил так уверенно, словно годы работал с аппаратом. Он с такой же уверенностью властно потребовал от робота подтверждения: — Два раза в день, так? Утром и вечером?
— Утром, — ответил робот. — Хозяин в это время уходил поесть.
— Естественно. Воздух слишком ионизировался, к тому же возможность разряда… Напряжение регулировал ты?
— Потом и Олли научилась.
— Она говорила тебе, когда выключить аппарат?
— Я знал и без нее. Мне объяснил хозяин.
— Но она разговаривала с тобой?
— Очень мало.
— А сидела она чаще всего здесь?
— Да, здесь.
— Твой хозяин беседовать с ней приходил сюда?
— Чаще сюда, иногда в гостиной. Я не понимаю…
— Это неважно, понимаешь ты или не понимаешь. Спрашивать буду я, ты — отвечать. Так ты говоришь, Олли любила читать? Какие же книги она читала?
— По астрономии и физике, еще — по биологии и по… — Единственный глаз робота вдруг налился малиновой яростью. Он прохрипел с угрозой: — Вы — недруги. Я не говорил, что Олли любила читать, вы сами… Вы сделаете Олли зло. Вам нужно уйти.
Генрих засмеялся и похлопал старого робота по плечу. Теперь Генрих говорил своим обычным голосом:
— Не сердись, милый. Мы знаем, что Джексон запретил тебе говорить об Олли. И мы не хотим ей делать зло, даже мертвой. Поверь, я отношусь к ней с не меньшим уважением, чем он.
— Вам нужно уйти, — повторил робот хрипло. Голосовые контакты опять отказали, и он уже не старался их продуть. — Вы заставили меня нарушить запрет хозяина.
Не сделав и трех шагов к двери, Генрих опять остановился. В узком промежутке между двумя стеллажами висела фотография — хозяин квартиры со своей обезьянкой. Джексон на снимке стоял у окна. Это был человек среднего роста, он соответствовал своему голосу — улыбающееся лицо, веселые глаза. На его плече лежала рука обезьянки — перед ней-то и замер Генрих. Олли не доставала бы Джексону и до плеча и очень напоминала щимпанзенка — длиннорукая, рыжеволосая, широкомордая, со ртом до ушей, с синими губами, выпирающими челюстями…
Но была одна странность в облике обезьянки. Всякому, кто внимательно вглядывался в фотографию, просто нельзя было не заметить печали на мордочке Олли: пронзительно умными, бесконечно скорбными глазами всматривалась обезьянка в остановившихся перед нею людей.
Генрих снова повернулся к роботу.
— Друг мой! Старина! Не сомневаюсь, что Джексон запрещал тебе записывать голос Олли, но если хоть звук ее речи сохранился, хоть один звук!..
Ответ робота донесся как бы из-за десяти дверей: — Если вы знаете, что хозяин запрещал мне сохранять голос Олли, то должны также знать, что я ежедневно стирал с пленок все, что случайно она запечатлевала на них…
6
На улице Рой с улыбкой посмотрел на брата:
— Не мытьем, так катаньем ты приобщаешь меня к анализу сновидений. Согласись все же, что прямого отношения к терзающим меня загадкам жизнь Джексона Петрова не имеет.
— Самое прямое, — убежденно ответил Генрих. — После вторичного посещения музея я в этом уверен. Послушай доказательства…
— Если ты о том, что Олли не имеет ничего общего с шимпанзенком Нелли и вовсе не обезьянка, а великолепно исполненный робот с электрическим питанием, так не стоит трудиться.
— Разве я давал тебе повод считать меня глупцом, Рой? Что между Нелли и Олли нет ничего общего, не требует доказательств.
— Тогда что же ты хотел сообщить?
— Ты узнал бы об этом две минуты назад, если бы не перебивал. Помнишь, в какой катушке напечатано бредовое эссе «Обезьяны в космосе»?
— Помню. Четырнадцатая катушка.
— А чем она отличается от других?
— Она последняя. По словам Артемьева, она завершает полное собрание сновидений Джексона Петрова.
— Вот тут ты ошибаешься. Четырнадцатая катушка — дополнительная к собранию, а не просто последняя. В ней посмертно собраны все ранние вещи Джексона, которые он не хотел вносить в свои сборники, считая их художественно слабыми.
— Ты хочешь сказать, что сновидение «Обезьяны в космосе» — из ранних произведений Джексона?
— Я хочу сказать, что это было первое сновидение Джексона, передавшееся в эфир. Именно с «Обезьян в космосе» начался этот странный вид искусства.
Рой даже остановился от удивления.
— Генрих, ты и не подозреваешь, как это важно!
— Может быть, все-таки подозреваю? — Генрих потянул брата за руку. — Терпеть не могу, когда ты ни с того ни с сего каменеешь на ходу.
— Куда мы идем?
— Ты не догадываешься?
— В Музей космоса, наверно?
— Куда же еще?
7
В огромных залах Музея космоса всегда было полно посетителей. На стенде экспедиции «Цефея» цветные фотографии показывали экипаж галактического корабля. На одной была изображена и Нелли рядом с командиром Сергеевым и штурманом Борном.
Рослая шимпанзе положила руки на плечи астронавтов, уродливая морда ее была вровень с головами людей.
— Ты знаешь, что меня удивляет? — сказал Рой. — Что эту тупую рожу спутали с тонким и умным лицом Олли, я еще могу объяснить — людям все обезьяны на одно лицо, — но заметить, что молодая шимпанзе в экспедиции не подросла, а стала меньше, это, согласись, не требовало особой наблюдательности.
— Возможно, кто-нибудь и заметил эту несуразность. И, может быть, узрел в ней новый закон природы: обстановка в космосе, в частности авария «Цефея», вызывает уменьшение тел животных.
Во всех музеях около человека, надолго задержавшегося у какого-нибудь экспоната, вскоре собирается кучка любопытных. Рой с Генрихом не обошли и трети стенда «Цефея», как им стали мешать толкающиеся посетители: «Скажите, а что здесь показывают?», «Что-нибудь новое есть?», «Да ничего интересного, старая катастрофа. И чего люди толпятся!».
— Уйдем, — сказал Генрих.
Рой показал дежурному по залу карточку института. В музее, впрочем, братьев узнавали и без документов: в одном из помещений среди портретов исследователей космоса висели и их фотографии. Дежурный посоветовал посмотреть в демонстрационном зале фильм о «Цефее» и выслушать заключение экспертов, расследовавших трагедию.